Пункт третий - Татьяна Евгеньевна Плетнева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Было понятно, что он измотан до последней степени: длинный нос его заострился и стал как будто еще длиннее, темные запавшие глаза коротко и остро вспыхивали; он держался из последних или, вернее, из послепоследних сил.
И было отчего. На дважды уже до того судимого Кису повесили участие в групповом убийстве, хотя на самом деле он просто оказался невольным его свидетелем; подробно рассказывать было некогда, но Рылевский почему-то сразу ему поверил: резкий и честный по-своему Киса так убить не мог.
Сегодня его должны были приговорить к вышке, поскольку он никого не сдал и не собирался; собирался же он, напротив, бежать и хотел посоветоваться, когда это лучше сделать: по дороге в суд, из суда или по дороге обратно.
Рылевский прикинул, что по дороге в суд они окажутся в одном воронке.
Киса повернулся спиной к двери и продемонстрировал свое снаряжение.
– Ты бы, Вася, еще гранату приволок, – восхитился Игорь Львович.
– Была. Побоялся только с собой взять, там осталась, – грустно отвечал Киса, скупыми движениями притыривая обратно пушку и нож; и тут же, бог весть откуда, в его руках появилась небольшая плоская фляжка.
Он неторопливо отвинтил крышку, глотнул сам и предложил Рылевскому. У Игоря Львовича перехватило дыхание: обманутый легкостью, с которой пил Киса, он сделал слишком долгий глоток.
Во фляге было что-то, несомненно, вредоносное.
– Спирт с ноксироном, – пояснил Киса, глядя на задохнувшегося приятеля. – Нервы здорово успокаивает.
– Предупреждать надо, мать, – злобно отфыркнулся Рылевский.
– Коктейль «Вышка», ресторан «Кресты», – смущенно пошутил смертник.
Рылевскому стало стыдно.
– Благодарю, – бодро сказал он, – только название сменить надо, пусть будет «Далекий путь», например, или «Летите, голуби», а?
Киса благодарно заржал и хлебнул еще.
Незадолго до ареста Рылевский прогуливался несколько раз по предполагаемому пути следования воронка – от Крестов до Фонтанки – и теперь, объявив извилистую трещину доски Невой, вычертил подле нее горелой спичкой довольно точный план.
Когда их выкрикнули на выход, все было уже решено: Игорь Львович убедил Кису дергать по дороге из суда: и конвой к концу дня вялый, и сам уж уверен, что другого выхода нет, – и взялся передать Кисиной бабе все его прощальные поручения.
Воронок для особо опасных подогнали почти вплотную к дверям, и им удалось пройти только три шага под ярким утренним небом.
Игоря Львовича с Кисой провели вперед и поставили в стаканы[24], остальных набили в общий отсек вперемежку с растратчиками.
В стакане было очень душно, но спокойно, а главное, на уровне глаз обнаружилась небольшая вертикальная щель; при определенном положении головы сквозь нее можно было наблюдать за дорогой.
Однако Рылевскому было не до того: коктейль «Вышка», подложенный чифиром, делал свое проклятое дело: клонило в сон, все тело стало чужим, бесформенным, вялым. Игорь Львович задремал; из соседнего стакана в его забытье проникал хриплый и резкий голос – Киса, видимо, окончательно успокоил нервы и пел душевно и убедительно: «А жене скажи слово прощальное…»
День
1
– Ну и «последнее слово», заметь, все-таки есть у него возможность что-то сказать, не «смерть коммунистам!» же выкрикивать, – рассуждал Дверкин, не замечая окрестной красы: автобус переезжал Неву и вокруг было много света, простора, синей с ярким блеском воды.
Цветов Ирина Васильевна покупать не велела.
Напротив суда на набережной уже толпился народ; друзья и знакомые здоровались, задавали ненужные вопросы, тормошили и дергали Ирину; Полежаевой, однако, еще не было.
Ирина Васильевна закурила и отвернулась к реке. Неторопливая серо-зеленая вода тащила в Неву всякую дрянь и даже под таким ярким небом не меняла цвета.
По другому берегу вдоль реки ковыляла старуха с авоськой; толстая тетка катила коляску ей навстречу; они поравнялись и заговорили. Мимо них прошел гражданин с черной собакой; собака сунула морду в старухину авоську и оплела длинным поводком ноги беседующих женщин. Они повернулись к дядьке, смешно и беспомощно размахивая руками; крики их сдувал ветер. Гражданин оттащил собаку, и сцена распалась, старуха зашаркала дальше. На набережной появилась девица с цветами в руках; она шла медленно и курила на ходу. Когда они миновали друг друга, старуха обернулась и плюнула вслед курящей девушке. Ирина Васильевна узнала Сашку.
– Привет, Иринушка, – поздоровался с Ириной Васильевной давно уж стоявший за ее спиной Уборин.
Сашка махала им цветами с другого берега.
– Поторопись, – крикнул ей Уборин и, подняв левую руку, похлопал себя по запястью.
Александра Юрьевна припустилась в сторону моста.
– Уходи, – обернувшись, зашипела Ирина, – уходи, а то я тебе сейчас сама психовоз вызову.
Евгений Михайлович достал папиросу и улыбнулся ей ласково и широко: спереди у него недоставало трех зубов.
– А где мне еще сегодня быть, подумай: уж в горсуде-то меня искать не будут. Заодно и Игорю покажусь.
– Да, да, – легко проговорила Ирина Васильевна, – вот утром, бывает, встанешь, на суд поедешь, скука сплошная, жить не хочется, а тут, глянь, – Уборин притащился, от ментов, значит, по крышам уходить станет, отстреливаться – так и развлечет.
– Как Колька? – спокойно спросил Уборин, вытаскивая из кармана отлично выструганную и отполированную рогатку. – Ему вот сделал, на вырост.
Евгений Михайлович улыбался ровно и безмятежно, играя морщинками у рта и глаз.
Лисовская замолчала и отвернулась: эта улыбка была ей хорошо знакома – возражать далее не имело смысла.
Уборин уже рассказывал подбежавшей Сашке свою любимую историю о неуловимом ковбое.
– Санька, целую, – ласково поздоровалась Лисовская.
Яд был выпущен мило и вовремя: Александра Юрьевна съежилась, убрала цветы за спину и с трудом пробормотала что-то в ответ. Именно словами «Санька, целую» начинал Рылевский свои письма к ней; стало быть, Ирина нашла неоконченное письмо, разбирая бумаги после ареста.
– Пора, наверно, – выдержав паузу, сказала Лисовская и двинулась к двери суда; за ней, как по команде, потянулись остальные.
От слепящего солнца асфальт под ногами казался выцветшим и белесым; надвигалась тяжкая городская жара.
– Уходи, пожалуйста, – попросила Уборина Сашка, – я твой привет Игорю передам, обещаю.
– Пошли, пошли, – потянул ее Евгений Михайлович, – сейчас чекистами зал набьют и скажут, что мест нет. Не волнуйся, в первом же перерыве уйду.
В зал, однако, пустили всех, кроме шестерых свидетелей; Ирина Васильевна отошла к окну и стала болтать с пухлым белобрысым Коваленкой. Сашка сидела тут же, уткнувшись в книгу; в старом здании еще держалась прохлада, пахло мышами и пылью.
– Свидетель Лисовская, – позвал мент.
Ирина Васильевна неторопливо поправила прическу, кивнула Коваленке и пошла в зал.
У скамьи подсудимых топтались необычайных размеров конвойные; они почти полностью заслоняли
