Пункт третий - Татьяна Евгеньевна Плетнева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Прокурор попался маленький, ушастый, с круглым безбровым лицом.
«Редиску, поди, с удовольствием на даче растит», – оценила Ирина.
Прямо по курсу, как водится, располагался судья с двумя заседательницами по бокам: дамы походили на очень хорошо воспитанных собачек средних лет, судья же выглядел необычно – высокий, темноволосый и, страшно молвить, интеллигентный дядька под сорок с умным худым лицом.
Он начал допрос спокойно и доброжелательно.
…Не слышала ли когда-нибудь свидетельница, что ее муж отрицательно высказывался о советской власти?.. Ведь подсудимый является ее мужем, не так ли?..
…Безусловно и категорически – не слышала никогда; даже представить себе не может, что такое возможно; они давно уже живут вместе, подсудимый фактически является ее мужем, и в самом ближайшем будущем она собирается оформить свои с ним отношения. Независимо от решения суда.
Ирина Васильевна улыбнулась судье растерянно и очаровательно. Молодец долговязый: сразу, в удар, развязал ей руки; никаких тебе сожителей, фактов совместного проживания; он сам назвал подсудимого ее мужем, и теперь этот муж будет повторяться в деле из страницы в страницу.
В зале кто-то довольно неестественно раскашлялся.
…Но ведь ее муж не только негативно высказывался о власти, он ее, эту власть, еще и делом подрывал: размножал, например, Солженицына в количестве немалом; при совместном проживании не заметить этого невозможно.
…Муж ее увлекался поэзией и философией и переснимал иногда редкие малодоступные книги – Рильке, например, Джойса, индийских философов; но Солженицына у него в руках она никогда не видела.
– Вероятно, муж скрывал от вас эту часть своей деятельности, – вежливо допытывался судья, видимо полностью одобряя ее позицию.
– Мне трудно поверить, – медленно проговорила Ирина Васильевна, – что самый близкий человек… – Она сделала паузу, посмотрела в окно, потом на прокурора, тряхнула головою, будто отгоняла сомнения, и бодро закончила: – Нет, нет, я уверена: мой муж ничего от меня не скрывал.
В зале послышалось приглушенное фырканье; несколько человек, заражаясь смехом друг от друга, хотели и не могли его сдержать.
Судья задал ей еще несколько вопросов по эпизодам дела; о какой-то ерунде спросил прокурор; настала очередь подсудимого. Конвоиры раздвинулись, Рылевский встал; наконец-то можно было рассмотреть его как следует.
Ирине Васильевне показалось, что он ничуть не похудел, а напротив – отоспался, пришел в себя и теперь принимает эту игру лениво и снисходительно, не очень-то, по правде говоря, ею интересуясь.
2
Одурь и полузабытье уже второй час соседствовали в душе и теле Рылевского с бессильной яростью. Игорь Львович ухитрился даже сблевать в судейском сортире, напившись из-под крана мерзкой ржавой воды, но облегчения это не принесло; замешанное на спирту зелье всосалось мгновенно, давно растворилось в крови, отравило и одурманило и, словно в насмешку, оставило в мозгу одну незамутненную точку, которой и дано было все это понимать. Ничто в большом, тяжелом и вялом теле ей не повиновалось; вскоре и она потускнела – ее заволокло гневом.
Каждое движение – поворот, подъем и спуск по ступенькам – приходилось продумывать заранее, разлагая на множество простых действий. С невероятным трудом Игорь Львович добрался до скамьи подсудимых и заставил себя несколько раз кивнуть залу – безадресно, бездумно, механически. Зал представлял собою скопление наплывающих одно на другое белых овальных пятен; Рылевский не узнал никого.
Он готов был кричать и плакать от отчаянья и злости: положения обиднее этого не придумать, не изобрести: этот трижды долбаный суд – последняя его возможность увидеть тех, кто в свою очередь не побоялся сюда прийти единственно затем, чтобы в последний раз повидать его. Но ни заплакать, ни засмеяться Игорь Львович не мог по причине чересчур успокоенных нервов; заметив, что конвойные почти полностью заслоняют его от зала, он облокотился на бортик и мгновенно уснул.
– Подсудимый Рылевский, следует ли расценивать ваше нежелание встать как претензию к составу суда?.. – голос судьи вошел в сон мягко и осторожно, ничего не потревожив внутри.
Рылевскому снился многолюдный суетливый базар, отснятый на черно-белую ленту, и судья озвучивал этот фильм, превращая его в изысканный абсурд.
– …Как отказ от участия в процессе?..
– Да он спит, – басом сказал конвоир.
Лента оборвалась. Игорь Львович медленно поднялся со скамьи и не очень-то уверенно сообщил, что не имеет претензий ни к кому, а лишь отказывается от услуг своего адвоката, так как намерен защищать себя сам[25].
Пожилой адвокат с узким лисьим лицом кивнул Рылевскому, сгреб бумаги со своего стола и переместился в зал.
Процедура поначалу оказалась простой, совершенно формальной; еще несколько минут удалось ему подремать под чтение необыкновенно длинного и занудного следственного заключения. От короткого, урывками, сна, как ни странно, становилось легче, и, когда начался допрос, Рылевский был уже в состоянии отвечать если и не слишком гладко, то вполне разумно. Лишь изредка он просил судью повторить вопрос, и тот переспрашивал вежливо и доброжелательно. Вопросы были, как полагается, сухи и однообразны, но ни в одном из них Игорь Львович не уловил личной к себе неприязни. Казалось, судья впервые ведет такое дело и не очень понимает, как быть. Чудны дела Твои, Господи.
Ровно напротив скамьи подсудимых помещался маленький круглоголовый прокурор, а за спиной у него было окно, наполненное свежим голубым воздухом. Задавая вопрос, прокурор каждый раз приподнимался, и его темная фигура повисала в светлом оконном проеме; у силуэта была гладкая голова с оттопыренными ушами. Он то и дело воздымал руки, словно разыгрывал мелодраму в театре теней.
Ясно было, что он не понимает главного: почему так долго и кропотливо разбираются деяния человека, которого следовало бы давно и безо всяких разговоров поставить к стенке; даже если полностью доказать его вину, то все равно он не получит больше трех лет – потолка по этой дурацкой статье.
Невысказанная обида мешала прокурору сосредоточиться на деталях, и оттого вопросы его были безвредны и смешны. Игорь Львович с легкостью отбился от него и присел, надеясь вздремнуть, пока не началась следующая сцена.
Когда он очнулся, Лисовская уже подходила к свидетельской тумбе; на ней была длинная легкая юбка с большими черными на светлом фоне цветами; у Рылевского зарябило в глазах.
Во время ее допроса Игорь Львович продолжал отдыхать. Этим искусством она владела в совершенстве, это была ее стихия, предмет ее гордости; Рылевский полностью ей доверял.
Вот если можно было бы лечь, растянуться тут же на скамье, проспать хоть четверть часа. Сон накатывал волнами, распластывал, качал, уносил с собой. В зале фыркали, кашляли, смеялись; наверно, Ирина славно отделывала судейских. Вслушиваться в их разговоры у Рылевского не было сил. Если совсем уж припрет,
