Дневник, 2006 год - Сергей Есин

Если бы Слизка, продолжает газета, была частным лицом, то и подарки такие были бы делом абсолютно частным. Ну мало ли какие отношения связывают всех этих занимающих видное положение мужчин и цветущую женщину. Но Слизка является высокопоставленным государственным служащим, так что волей не волей щедрость дарителей связывается с ее возможностью оказывать определенное влияние на те или иные решения. Характерны и сами подарки — это не цветы, не книги, а, главным образом, ювелирные изделия (пусть по меркам Любови Слизки, и скромные, с «мелкими бриллиантами» и «плохим жемчугом»).

Почти сразу же, как приехал утром сел за компьютер. Что-то сочинял в дневник, переносил тексты с места на место, потом стал стругать последнюю главу романа. По моим подсчетам, мне оставалось написать 5–6 страниц от лица основного героя. Героиня защищает диплом, на помощь ей приходят классики, потом некий шум, все должно быть высказано и что по поводу института и преподавателей думает он, и что думаю я сам и — баста, все. Но в какой-то момент я понял, что от лица Саши, второго героя, т. е. объективно, от лица стороннего наблюдателя я всего этого сделать не смогу, моя злость окажется немотивированной, а мои претензии неопределенны. И тут я понял, что я напишу еще одну главу, опять от лица героини. Я поставлю ее в тоже «летящее» положение, с которого и начался мой роман. Теперь надо от всего отойти, перестать думать об институте, собраться и — вперед…

Но ведь нельзя закончить одну главу и тут же начинать другую. Весь оставшиеся вечер читал книжечку Вити Матизена, «Жизнь шкрабов». Самое интересное — рассказы из времен, когда Виктор Эдуардович работал школьным учителем. Вот этот учитель, его отношения с учениками, приключения, даже сексуальные: учитель и ученицы — все это нетрадиционно и очень свежо, мне это нравится. При том Матизен не считает себя писателем.

7 ноября, вторник. Рано утром В.С. отвезли на операцию, прошлый раз фистулу ей заглушить так и не смогли, будут делать это завтра. Это уже, кажется, десятое или одиннадцатое хирургическое вмешательство. По обыкновению, сразу же после отъезда, долго убирался в ее комнате. Выбрасывал обрывки бинтов, разные коробочки из-под лекарств и пр., перестилал постель.

Сегодня на семинаре обсуждали два рассказика Ксении Фрикауцан. Я перенес обсуждение с прошлого раза, потому что они не могли конкурировать с блестящим материалом Оксаны Гордеевой. Последняя и старше и опытней; Ксении 17 и свои рассказы она написала, с ее слов, в 16 лет. Все нормально, и язык и вся обстановка вокруг, но настоящая густая жизнь отсутствует. Маленький профессионал. Я долго раскапывал, чего же здесь не хватает, заставляя высказаться всех семинаристов. Их у меня сегодня 38. Грубо выражаясь, не хватает трагизма, совестливого отношения человека к тому, что предлагает ему жизнь.

Перед семинаром рассказал о 7-м ноября, т. е. о параде на Красной площади, многие ничего об этом почти не знают.

Обедал вместе с Тарасовым, Стояновским и Ужанковым. Тарасов только что вернулся из Италии и теперь в конце ноября уезжает в Кельн и Лейпциг. Я к шестидесяти годам уже объехал полмира, поэтому по-хорошему понимаю слабость к перемене мест и интеллектуальную жадность. Во время обеда выяснил, что молчаливый и таинственный Миша не успел рассказать начальнику ни о «приятном» — инструкции о переводе студентов с семинара на семинар, которую навояла наша кафедра, ни о «неприятном», о чем я его, в отсутствии ректора тоже проинформировал. Это о звонке Андрея Григорьевича Румянцева из Иркутска. Кстати, его уволили, даже не предупредив. Теперь он, закономерно, говорит, а зачем я буду добиваться у губернатора денег для студентов. Их у нас пока 21 и они, если не принять меры, могут оказаться последними. По большому счету мне станет легче, хотя ребят жалко, жалко до слез, но ведь в Москве вести их приходится мне, а числятся они за Румянцевым. БНТ быстро смекнул, что это означает, но теперь это его дело. Наши начальники удивительно живые люди, не теряющие ни одной минуты времени. Уже, кажется, успели попросить квартиру, и Москва им, естественно, отказала. Зато сами, без постороннего совета, втихаря…

Утром позвонил Леня Павлючик. Буду ли я смотреть «Тихий Дон»? Речь шла о том фильме, который Бондарчук снял в начале перестройки на итальянские деньги, и материалы к которому недавно вернулись в Россию. Фильму идет жуткая, отторгающая и настораживающая реклама. Я уже заранее смотреть отказался. Леня хотел отзыва для газеты, я сказал, что ради этого времени тратить не стану. А вот после ужина совершенно внезапно посмотрел, накатили какие-то мысли.

8 ноября, среда. Не знаю почему, но после вчерашнего телевизионного «сеанса», встав с постели, сразу же решил написать заметочку для «Труда». Что-то меня все же зацепило. Тут же продиктовал все Лене, который оказался с утра же на работе. Перепечатываю черновик, посмотрим, что останется в газете.

«Это первые впечатления, они могут быть еще скорректированы. Но сразу чувствуется мощная «львиная лапа» покойного Сергея Бондарчука. Народные сцены такой густоты и подлинности характера мог в нашем кино создавать только он. С первых же кадров что-то настоящее и родное, как для русского человека — звук гармошки. Иногда даже не верится, что люди с хорошо знакомыми лицами все же актеры. И только не напоминайте, что нас ждут еще массовые военные сцены. Мы часто говорим о Бондарчуке как о баталисте, как о Дорониной, что она великая актриса, будто желая принизить их в других видах их деятельности. Гениальный человек невероятно успешен во всем. Тем не менее, первые кадры огромной эпопеи — здесь Бондарчук бесспорный мастер — наводят на некоторые размышления.

И первое: как смог он такое поднять, сохранить в себе величие духа и незамутненный народный взгляд на жизнь в атмосфере той невероятной и несправедливой травли, которая была поднята в то время его коллегами по кинематографу. Где нынче эти злобные гении? А Бондарчук достает нас и из своего бессмертного далека.

По первым кадров можно сделать вывод, какой бы мог получиться шедевр, абсолютно разведенный с знаменитым фильмом Герасимова и по взглядам и по концепции и решению, если бы фильм создавался в тех же достаточных условиях, что и «Война и мир». Очевидно, что диктат продюсера сильнее, чем тирания былого Госкино.

Я не уверен, что покойный Петр Глебов был сильнее и выразительнее, чем английский аристократ Руперт Эверетт. Но Эллина Быстрицкая в нашем сознании перестала быть только актрисой, блестяще исполнившей роль, она превратилась в постоянный персонаж нашей духовной жизни. Что-то подобное по мысли писал Пастернк, сравнивая игру Тарасовой и Степановой в «Марии Стюарт». Если бы Дельфин Форест не придумывали прическу, как у Клаудио Кардинале в «Леопарде» Висконти…Это все — не все для русского глаза.