Полководцы XVII в - Вадим Каргалов

За основу организации своей армии Михаил Скопин-Шуйский взял правила передовой по тому времени нидерландской военной школы. В этом сыграл роль и тот факт, что именно такой тактики придерживались шведы, а сам Яков Делагарди воевал в Нидерландах под командованием Морица Оранского и многое перенял у знаменитого полководца. Но дело не только в этом. «Нидерландская война» как нельзя лучше соответствовала тем реальным условиям, которые сложились в России. И там и здесь против интервентов война началась с народных восстаний, армию приходилось создавать на ходу. И там и здесь для того, чтобы противостоять регулярной армии противника, превосходившей по военному обучению, приходилось опираться на полевые укрепления. Мориц Оранский широко применял строительство блокгаузов, огонь отрядов пехотинцев из-за валов, завалов и других прикрытий. Все это как нельзя лучше соответствовало русским условиям.

Шведский историк Олаф Далин пытается представить инициатором реформы русской армии Якова Делагарди, утверждая, что именно «он им представил, что надобно войско их обучить прежде, нежели что-либо с оным предпринять может, и в самом деле употребил к этому Христера Соме» (Христиера Зомме). Но это не так. Зомме служил Михаилу Скопину-Шуйскому по особому договору, пришел в Калязин с «немногими людьмя» (двести пятьдесят всадников и семьсот двадцать пехотинцев), когда Яков Делагарди оставался в Новгородской земле. Верно только то, что именно ему поручил Скопин-Шуйский обучение своих ополченцев. Надо сказать, что выбор оказался удачным: Зомме занимался обучением ратников старательно и успешно.

О содержании военного обучения можно судить по свидетельству Видекинда, который специально останавливался на этой службе Христиера Зомме: «Ни одного почти дня не проходило у него, чтобы он не обучал московского солдата, хоть и снабженного надлежащим оружием, но неотесанного и до сих пор неопытного в сражении, полевым упражнениям по бельгийскому (нидерландскому) обычаю, в марше, в строю, то на равном узаконенном расстоянии соблюдать ряд, то правильно копьями наводить, мечами размахивать, дротики метать, то придвигать машины и взбираться на вал».

Программа военного обучения была, таким образом, достаточно обширной и включала не только умение владеть оружием, но и те полевые упражнения в строю, которые были главными в нидерландской тактике. В переписке принцев Оранских подчеркивалось: «Особенно важно, чтобы люди научились разбирать, что такое шеренги и ряды, соблюдать интервалы, а также строиться и маршировать тесно сомкнутым строем. Для этого они должны научиться вздваивать как шеренги, так и ряды, поворачиваться направо и налево и заходить правым и левым плечом».

Русские ополченцы научились этому.

Легче оказалось освоить другой характерный для нидерландской тактики прием — строительство полевых укреплений из дерева и земли. Известный военный историк и теоретик Дельбрюк писал, что в армии Морица Оранского вслед за войском возили палисады, что позволяло быстро строить блокгаузы в любом удобном месте. Мы могли бы вспомнить, что сборный деревянный гуляй-город русские ратники широко использовали еще в XVI веке. К тому же ополченцы из «черных людей», привычных иметь дело с лопатой и топором, умели строить укрепления лучше, чем солдаты-наемники, считавшие земляные работы постыдным делом.

Заслуга Скопина-Шуйского состоит в том, что он широко использовал эту «нидерландскую хитрость» в военных действиях и перешел от передвижного гуляй-города к системе постоянных острожков, обеспечивших ему перевес в сражениях. Это также ликвидировало зависимость от условий местности, дало возможность везде создавать «крепкое место», в котором «пешие люди» успешно отбивали атаки польско-литовской кавалерии — главной ударной силы интервентов.

Фактически широкое использование полевых укреплений для обеспечения военных действий являлось тактической новинкой, эффективность которой быстро почувствовали на себе интервенты.

Гетман Жолкевский называл такую тактику «успешным фортелем» Михаила Скопина-Шуйского и писал о трудностях, с которыми встретились поляки: «Прикрываемый укреплениями, Скопин отражал их, избегая сражения, и стеснял их сими укреплениями, которые были на подобие отдельных укреплений или замков. За этими укреплениями, с которыми наши не знали, что делать, московитяне были совершенно безопасными; делая беспрестанно из них вылазки на фуражиров, не давали нашим никуда выходить».

Очень интересно еще одно свидетельство из вражеского стана — запись в польском дневнике осады Смоленска. Повторив наблюдение гетмана Жолкевского, что «этот Скопин, где только ему приходится сражаться, везде строит, как нидерландцы, крепости», автор дневника подчеркивает, что эти острожки «наподобие замков» служат опорными пунктами для наступления, а не для обороны!

Видимо, обучение войска шло быстро и успешно. Михаил Скопин-Шуйский даже сумел послать на помощь Троице-Сергиеву монастырю, по-прежнему находившемуся в осаде, воеводу Давида Жеребцова с шестью сотнями «мужей избранных воин», уже обученных «немецкой мудрости».

В связи с этим уместно вспомнить слова Видекинда, что русские ополченцы, с которыми проводил военные учения Христиер Зомме, имели «надлежащее оружие». Важно отметить, что это оружие они не получили в Калягине, а пришли с ним из своих городов и уездов. Не таким уж слабым и беззащитным было «мужицкое ополчение»!

Прежде всего, ополченцы имели много огнестрельного оружия. Посадские люди восставших городов сумели хорошо вооружить своих защитников. Ярославцы, например, писали воеводам о присылке пороха, считая это важнейшим условием успешной войны: «Да и зелью расход велик: с пищалями людей много, а не дать кому на драку зелье, ино от воров погибнут». Много изготовлялось и «копий пехотных немецкого образца». Те же ярославцы в своем «отписке» сообщали, что «пешим на долгие торчи (длинные древки) сделаны две тысячи копий железных, а иные делают, потому что преж сего в полках от того конным была защита». Напомним, что длинные копья были обычным вооружением западноевропейской пехоты, а ярославцы, изготовляя их тысячами, ссылаются на успешное применение этого оружия «преж сего» (в прошлом). Видекинд так и писал: «Из Ярославля прибыло 1500 снабженных надлежащим оружием по обычаю поляков, пехотинцы более длинными копьями, а всадники пиками». Можно предположить, что эти ратники уже умели владеть своим новым оружием, что облегчало военное обучение.

Организация боеспособной армии требовала, конечно, значительных финансовых средств. Остро стоял вопрос и о выплате жалованья наемникам, которые могли значительно усилить армию. Скопин-Шуйский принимает для сбора средств самые энергичные меры. Он рассылает грамоты в северные и волжские города, просит прислать деньги, ссылается на крайнюю нужду в средствах для продолжения войны. «А ныне ратным наемным людям найму дать нечего, сидит государь на Москве в осаде от воров больше года, и которая была у государя казна, и та вся казна роздана ратным людям, которые сидят с государем на Москве». Михаил Скопин-Шуйский обращался и к купечеству, и к посадским людям, и к духовенству, «сколько кому мочно дать денег и сукон и камок и тафт». В свою очередь царь Василий Шуйский, подтверждая полномочия своего военачальника, призывает города «нам послужити», скорее посылать казну «до Вологды». Сюда же приходили «денежные доходы», которые собирались по грамотам Скопина-Шуйского и хранились «во Храме Софии». Большую сумму прислал купец и промышленник Петр Строганов, который за это получил жалованную грамоту с разрешением писать свое имя и имена своих потомков с «отчеством», что было по тем временам честью. Много денег присылали монастыри. Архангельский монастырь выслал две тысячи шестьсот двадцать рублей, Соловецкий монастырь — три тысячи сто пятьдесят рублей. Русский летописец сообщал: «Города же все обратишася к царю Василью, и приехаша изо всех городов с казною и с дарами ко князю Михаилу Васильевичу в Калязин монастырь». Только мехами Скопин-Шуйский собрал казну почти в пятнадцать тысяч рублей. Делал он попытки, кроме добровольных пожертвований, установить и регулярные сборы для войска. Так, в Пермь была послана грамота, чтобы пермяки собирали «на наем» по пятьдесят рублей с «сохи».

Видимо, необходимые суммы на «наем» и содержание войска удалось собрать. Но перед воеводой стояла еще одна трудная задача — добиться, чтобы в Калязин пришли шведы Якова Делагарди. Не только (и не столько!) военные соображения требовали этого. Большинство наемников ушло из России, у Делагарди оставалось примерно две тысячи сто солдат, сколько-нибудь заметной силы они теперь не представляли (напоминаю, что в Калязине уже собралось восемнадцать тысяч русских ратников). Но были соображения политические: Скопин-Шуйский не хотел оставлять шведов без контроля в своем тылу, опасаясь, что они закрепятся в Новгородской земле. К этому времени в какой-то степени прояснился и вопрос о Кореле. Яков Делагарди напрямую связался с Василием Шуйским, послав в Москву ротмистров Якова Кекарбеля, Интрика Душанфеса и Анца Францбека, и 22 августа 1609 года царь особой грамотой подтвердил свое согласие передать шведам Корелу. Последнее препятствие было устранено, тем более что Скопин-Шуйский сумел собрать средства для выплаты жалованья наемникам. 27 августа 1609 года шведский посол Карл Олефсон подписал с Михаилом Скопиным-Шуйским «договорные записи», по которым Яков Делагарди должен быть «за один» со Скопиным, «над ворами промышлять» и «самовольством ничего не чинить». В счет жалованья наемникам послу было передано одиннадцать тысяч рублей, остальную же сумму Скопин-Шуйский обязался выплатить, когда Яков Делагарди придет с войском в Калязин. Это произошло 26 сентября 1609 года. По свидетельству Видекинда, Скопин-Шуйский встретил его «со всевозможным почетом и приветствиями», 30 сентября шведам было выдано дополнительное жалованье мехами. «Стояние» в Калязине подходило к концу.