Мой мир: рассказы и письма художницы - Наталья Григорьевна Касаткина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ну вот. В общих чертах пейзаж готов. А получилось ли, не мне судить. В детстве мы не стыдились писать с натуры. Не будем стыдиться и теперь. «Ничтоже сумняшеся»… Пусть останется на память, как вышло…
Май 2007
Про Фомку и Тусю
Иной раз гонишь от себя грустные мысли, а они – тут как тут. Вот поневоле и запишешь что-нибудь такое. Говорю себе: про Фомку писать ещё рано. А оно всё равно рвётся наружу.
Вспоминается раннее летнее утро. Кругом – такая красота. Живописной лесной дорогой (свет-тень, свет-тень) мы с Фомкой дружной парой идём в «лабаз». Я шагаю по мокрой утренней траве. Впереди меня, строго соблюдая дистанцию (два шага), маячит шустрая беленькая фигурка. Розовый язычок высунут, она часто дышит от усердия. Ведь она идёт служить хозяйке: сторожить сумку на колёсах.
Все прохожие – наши знакомцы. И никто нас уже не представляет по отдельности. Мы – неразлучны. А дома остался бедный запертый Туся. Его мы с собой не берём: он большой и непредсказуемый, может напугать, погнаться за кем-нибудь. Когда я собираюсь уходить, он знает, что его не возьмут. Он печально и без всякой надежды глядит на меня. Зато Фомка – уже у входной двери, упёрлась чёрным носиком в дверь, ждёт. Как радостны были эти походы, и сколько их было за эти годы! И сколько красоты было вокруг нас, мы пили её, вбирали в себя, растворялись в ней! Это неповторимо. Незаслуженное счастье.
У магазина оставляю сумку и говорю Фомке: «Сторожи». Она садится рядом с сумкой и облаивает всех прохожих.
Наталья Касаткина и Туська. Погост Старый Никола. Ок. 2000.
Фото Ирмы Филипповой
Однажды я насобирала по дороге целый пакет сыроежек, которые здесь мало кто берёт. Положила этот пакет на выступ под окном булочной и вошла внутрь магазина. Пока беру хлеб, слышу яростный лай Фомки. Выхожу, а там народ собрался и все смеются. Оказывается, пакет сдуло ветром, и грибы рассыпались перед входом в магазин. Фомка бегает вокруг и никому не даёт пройти к магазину, боясь, что украдут её «поганки». Она у нас была прирождённым сторожем, хранитель нашего «добра».
Как-то возвращались мы с Фомкой с полными вёдрами воды с ключа. Встретилась нам соседка Надя и давай отнимать у меня вёдра, чтобы помочь. Я упрямо их не отдаю, вёдра небольшие, нетяжёлые. Отняла всё-таки. Фомка в это время отчаянно ругалась на соседку. Пока Надя несла вёдра, Фомка «проела» ей все пятки, стараясь вернуть наше «добро». И потом уже всегда облаивала Надю, запомнив тот случай.
А вообще-то мы всегда ходили на ключ втроём: я, Туська и Фома. Как только я бралась за вёдра, обе мои белые собаки летели к входной двери и упирались чёрными носами в неё. А потом вылетали наружу с громким лаем, оповещая всех: мы идём! Шли мы полем. Сейчас-то в этом поле одни сорняки. Полынь да чертополох заглушили все цветы. Нет больше стад, кое-кто ещё держит козу. Опустели деревни. А тогда (всего-то каких-нибудь пять лет назад) всё поле было в ярких душистых цветах. Как же мои красавцы резвились там, как валялись на спинках, прыгали по пути к ключу, полному хрустальной, вкуснейшей воды. Теперь-то и ключ весь зарос, редко кто ходит туда за водой. Да и я уже не могу пойти, смотрю туда и вспоминаю. Хорошо, что память ещё не заросла сорняками, живёт ещё.
И ведь только тогда, когда мы были на поле втроём, они так там резвились. Целый день они могли бы одни бегать по полю. Но им было хорошо только со мной, да и мне с ними тоже.
А вечерами мы втроём совершали прогулки вдоль кромки лесов, окружавших нашу деревню. Иногда Фомка застревала в лесу. Белка или ёжик завладевали её вниманием, и раздавался звонкий лай. Туся, который примерно бегал вокруг меня, как главный защитник, получал задание: «Приведи Фомку». И он тут же «пригонял» её. Меня же она в этих случаях не слушалась.
Мои собаки терпеливо ждали меня «с работы» (то есть из церкви, где я как бы регентовала). Туда они меня ещё отпускали. Они часами лежали около дома, вглядываясь, не иду ли я. Собаки ведь плохо видят вдаль.
Когда же они убеждались, что это иду я, они летели ко мне, лаяли, прыгали вокруг, как будто мы год не виделись. Туська как-то от восторга даже порвал мне рукав кожаной куртки. Кстати, он мог и специально куснуть (слегка), когда считал, например, что я долго засиделась у соседки. Знакомые, видя, что Туська со мной бывает «строг», говорили: «Выясни, наконец, кто у вас главный». Увы, это было выяснено с самого начала! Туся был вожак нашей «стаи». Вот он и воспитывал всех нас.
Ко всеобщему негодованию, собаки жили со мной в комнате. Неужели я стала бы выгонять их на мороз? Да и, кроме того, с ними мне было так хорошо! Утром, когда Тусе требовалось выйти, а я ещё не совсем проснулась, он подходил ко мне, но увидев мои закрытые глаза, тихо отходил.
Если же ему терпеть было невмоготу, он нежно чуть-чуть трогал меня лапой и тихо повизгивал. Вот такой он был деликатный, мой большой белоснежный друг. А как красиво он бежал по полю, летел, как стрела.
Но вот я заболела, и меня увезли в больницу. Туся отчаянно бежал за машиной, пока она не увеличила скорость. Те шесть дней, что я лежала в реанимации, мои собаки лежали, опустив головы на лапы, не лаяли и ничего не ели.
Туся лежал в яме, которую он вырыл около забора. Он, не отрываясь, смотрел на дорогу. Ему ставили в яму миски с едой, он их не трогал. Шёл дождь, но он не уходил. Собаки снова стали есть и лаять только тогда, когда меня перевели из реанимации в палату.
В больнице собаки мне приснились. Как будто я в Москве иду по улицам и ищу своих собак, которые ищут меня. Вот они заглядывают в лица прохожих, бегут дальше. Я гонюсь за ними, но между нами «хлещут» машины, люди заслоняют их от меня. Никак не могу догнать. Проснулась я вся в слезах…
Только через два месяца выписалась. Так как операционная рана ещё не зажила, я немного боялась встречи со своими любимцами. Но они не причинили мне
