Губернатор - Александр Проханов

– А вы думаете, Франц, мы пригласили вас сюда, чтобы вы создавали идеальный автомобиль? Ваш завод выпускает совершенный автомобиль, но он также выпускает усовершенствованных людей. Русские рабочие, которые строят немецкие машины, скоро буду строить совершенные русские автомобили.

– Мы возим ваших рабочих в Германию, и они очень восприимчивы к новым технологиям.

– Мы пересадили сюда небольшое деревце немецкой цивилизации. Но постепенно это деревце дает отростки, и уже возникает целая роща. Мы переносим сюда вашу цивилизацию и благодарны за это. Мы отстали за эти трудные годы. Вы помогаете нам наверстать упущенное.

– Мы рады вам помочь, Иван Митрофанович.

Они смотрели один на другого с симпатией, и природа этой симпатии у каждого была разной. Немец, родившийся в России, помнил огромную синеву поднебесной реки. Русскую речь, в которой звучали самые нежные и чудесные переживания детства. Дорожил заводом, который строил для России прекрасные машины, принося концерну немалую прибыль. Дорожил престижной должностью управляющего, который, в силу происхождения, умел уладить с русскими множество несуразных, возникавших в России проблем.

Плотников видел в немце удобного и надежного партнера, который содействовал воплощению его стратегических замыслов, превращал еще недавно сирую область в оплот новой русской цивилизации.

– Русский человек может все, – повторил Плотников. – Потому что русский человек – мечтатель. Он мечтает о недостижимом, и в страшных трудах достигает его.

– Немецкий народ когда-то тоже был мечтатель. Мечтал о недостижимом. Но теперь он не мечтает, а только работает. И достигает в работе того, о чем другие только мечтают. – Франц улыбнулся своим сочным розовым ртом, и Плотникову показалось, что в его улыбке промелькнула печаль.

– Вы всегда были великим народом-мечтателем. Но вашу мечту сначала превратили в чудовищный фарс, человечество увидело в вас исчадие ада. А потом, когда вы проиграли, вам запретили мечтать и оставили только работу. Вы должны снова обрести возможность мечтать.

– Едва ли это возможно. – Франц осторожно оглянулся, словно кто-то чутко следит за ходом его мыслей. – Нам возбраняется мечтать.

– Русские помогут вам снова стать народом-мечтателем. Мы учимся у вас технологиям, которые помогут нам лучше работать. А вы изучайте наши технологии, благодаря которым мы, после разгрома, снова стали мечтать.

Русские и немцы – два народа-мечтателя. Наш союз обеспечит человечеству новый, небывалый рывок.

Здесь, в нашей губернии, на вашем заводе, Франц, создается будущее человечество.

– Быть может, Иван Митрофанович, – отведя глаза, уклончиво ответил Франц Грюнвальд.

Здесь, на заводе, в стороне от болезненных предчувствий и страхов, Плотникову было хорошо. И он, в который уж раз, захотел осмотреть производство.

После тихого, с бархатным освещением кабинета, пройдя сквозь пневматические двери, Плотников оказался в сборочном цехе. И был оглушен, ослеплен, остановлен. Громадное, лязгающее, сверкающее пространство снизу доверху было наполнено движением, пульсирующим, звенящим, мерцающим. Бетонный пол был расчерчен разноцветными линиями, по которым в разных направлениях двигались автокары с деталями, мини-тракторы, шагали рабочие в комбинезонах. Ленты конвейеров наполняли цех, взмывали к потолку, низвергались обратно, и по ним сплошными потоками двигались детали. Соединялись в узлы, укрупнялись, меняли конфигурацию. Озарялись звездами сварки, краснели ожогами, искрили, казались стеклянными.

Плотников восхищенно смотрел. Это был его мир, здесь воплощались его мечтания. Так из крупиц металла, из огненных капель возникали машины. По тем же законам из крохотного семени вырастало дерево. Так же из космической пыли и незримых лучей Бог создавал Вселенную, собирал по частицам, одушевлял ее. Так, через все препоны и разделения, великими трудами, непомерным напряжением разума, строилась новая русская цивилизация.

Автомобильные дверцы – как сверкающие глазастые рыбы. Конвейер – как струящийся шумный поток. Сварщик вонзал в рыбью чешую колючую вспышку. Дверца с гаснущей красной отметиной пролетала дальше, и другой сварщик пронзал ее острием. Сварочные аппараты качались в воздухе с клювами электродов. Были похожи на гарпуны. Сварщик хватал гарпун, нацеливал в пустоту, где тут же всплывала глазастая рыба. Всаживал острие, точное, хрустящее, прокалывал чешую. Мигали индикаторы, мерцали окуляры слежения. Озарялись головы в защитных щитках, крепкие руки в перчатках. Летел, блестя чешуей, икрящийся бесконечный косяк.

Плотников жадно ловил момент, когда электрод касался детали, и в этой мгновенной вспышке, в голубой звезде человек соединялся с машиной. Ум человека и его душа, его судьба и любовь, его рождение и неизбежная смерть передавались машине, оживляли, очеловечивали. Плотникову казалось волшебным одухотворение машины. Бездушная, неодухотворенная, она была способна на чудовищные злодеяния. От нее погибали города, умирала природа. Государство, будучи непомерной машиной, не одухотворенное любовью и верой, становилось ужасным злом. Истребляло соседние страны, угнетало народы, было бедствием для собственных граждан. Плотников мечтал о цивилизации машин, одухотворенных возвышенным человеком.

Кузовная сварка, – в брызгах огня и лязга скопление роботов. Железный короб проталкивается по конвейеру. Роботы, из сочленений, из железных суставов и мускулов, молча смотрят, словно прицеливаются. Разом, со всех сторон, набрасываются на кузов, изгибаются, извиваются, проникают электродами в самые недоступные точки. Жгут, звенят, пылают воспаленными головами. Отпрянули и застыли, словно оценивают проделанную работу. Сваренный кузов уходит по конвейеру, его место занимает другой. Роботы смотрят, скосив головы, прицеливаются и вновь повторяют свои виртуозные выверты, набрасываются на изделие.

Они напоминали Плотникову стаю хищных птиц, поджидавших добычу. Замерли, как грифы, с маленькими злобными головами, отточенными клювами, мерцая глазами. Узрели добычу, и всей стаей падают, дерут, расклевывают, вырывают огненные куски. Истерзали и отпрянули, сонно застыли.

Они напоминали Плотникову танец африканских вождей в раскрашенных ритуальных масках. Танцоры, вращая бедрами, раскручивая гибкие туловища, празднуют победу над поверженным врагом, добивают копьями, давят щитами, подбрасывают в небо священные огни.

Они напоминали Плотникову боевые механизмы будущих войн, когда бесчеловечные и бездушные машины стальной лавиной движутся по земле, испепеляя земную жизнь, выклевывая глаза всему живому, выжигая огнеметами города. Это видение было ужасным. Сбесившиеся машины восстали против людей, убивают своих творцов. И нет той силы, того героя и молитвенника, который остановит этих смертоносных танцовщиц.

Внезапно погасли огни, застыли конвейеры, бессильно повисли роботы. Стало мертвенно тихо, только где-то жалобно постукивало, словно останавливалось сердце. В сумраке, среди тусклых светильников, расходились люди. Они торопились уйти, будто здесь у них больше не было дел, их пребывание утратило смысл и грозило опасностью.

Плотников ошеломленно стоял. Ему казалось, что убывает воздух и нечем дышать. Вся его огромная деятельность пошла прахом. Задуманное им преображение не состоялось. Цивилизация, которую он хотел построить, оказалась порочной. Ее отключили от источников энергии. Она остывала. Где-то, среди высоковольтных передач, электрических подстанций, перегорел крохотный проводок, и заводы заглохли, поезда остановились на рельсах, самолеты перестали взлетать. Среди омертвелых корпусов и взлетных полей зазеленели осины. Весь смысл его бытия погас, и больше ему нет места среди опустошенных пространств.

Плотникову стало худо. Сердце полоснула резь. Он искал опору, чтобы не упасть.

– Что с вами, Иван Митрофанович? – К нему подоспел Франц Грюнвальд.

– Почему остановился завод?

– Конвейер встал на профилактику. Завтра в двенадцать часов он заработает.

– Мне нужен свежий воздух. Проводите меня. – Чувствуя, как щемит сердце, он направился к выходу.

В машине, рядом с вице-губернатором Притченко, он был погружен в свои тревоги и не сразу заметил, что Притченко, заглядывая в планшет, порывается ему что-то сказать.

– Что вы хотите, Владимир Спартакович?

– Да не знаю, как и сказать! – заикаясь, заглядывая на экран планшета, произнес Притченко.

– Что там такое? – рассеянно повторил Плотников.

– Не знаю, как и сказать, Иван Митрофанович! Просто ужас! – Притченко заслонил экран растопыренной пятерней, словно не давал вылететь из планшета какой-то трепещущей силе.

– Позвольте. – Плотников принял из дрожащих рук Притченко планшет. Увидел на экране водяную гладь с расходящимися кругами, и среди кругов стоит он, Плотников, обнимая за плечи Леру, на ее голой груди блестят капли, и у обоих блаженные лица.