Дело о Медвежьем посохе - Георгий Персиков

– Чем торгуете, любезный? – приветливо улыбаясь, спросил Родин.

Рука молодого айна потянулась к свертку и резким коротким движением развернула его. Внутри оказалось несколько ножей с костяными ножнами и рукоятками, расписанными странными значками. Родин осторожно взял самый маленький нож, вытащил из ножен, привычно прикинул, можно ли таким оперировать. Аккуратно провел пальцем по узкому лезвию и дернул губой – на пальце появилась темно-красная бороздка. Айн кивнул.

– Сколько? – поинтересовался доктор, доставая из кармана платок, чтоб перевязать ранку.

Айн показал на пальцах. Родин прикинул, что за эти деньги в Старокузнецке он мог бы приобрести разве что погнутую отвертку, отсчитал требуемую сумму и положил покупку в сумку.

– Где можно найти Казанцева, не знаете? – спросил Родин скорее для проформы, чем действительно ожидая получить нужную информацию.

К его удивлению, айн вытянул руку и указал куда-то в сторону моря.

– И что там?

– Угольная шахта, вестимо! – раздался рядом скрипучий голос.

Родин повернулся и увидел старика, сгорбившегося под тяжестью мешка.

– С утра уже твой Казанцев там проповедует, – добавил старик.

– Так вы его видели?

– Я его каждый день где-то вижу, – сказал он и сплюнул на землю, – морочит людям головы. А у нас тут и так жизнь не сахар – кругом вода, а посреди беда. Не говорю уж о горемыках, которые на шахте с тачками обвенчаны до конца жизни.

Гул угольной шахты был слышен издалека. Скрип колес, окрики солдат и звяканье цепей сливались в суровую симфонию каторжных работ. Чем ближе подходил Родин к шахте, тем медленнее становился его шаг. Уж очень не хотелось ему смотреть на истязаемых работой людей. Больные, даже смертельно, есть больные. Им Бог уже определил такой жребий, но и оставил шанс встать на ноги с помощью того же Родина. А вот каторжным остается одно – колоть уголь да тягать тачку, пока пыль окончательно не разъест легкие либо сердце не надорвется от непосильного труда. Родин подумал: «Если когда-нибудь медицина научится пересаживать органы, то из преступников наверняка будут делать доноров. Так и гуманнее, и справедливее. Украл – отняли пару пальцев и пересадили работяге, который потерял свои у станка. Ограбил кого – пожалуйте почку или кусок печени для больного крестьянина. Изнасиловал… тут понятно. А уж если убил, то часть мозга тебе долой».

– Старший надзиратель Гер-р-расимов! – представился ему молодой военный, видимо, командир солдат, охранявших каторжан. – Чем могу служить?

Родин объяснил цель визита.

– Как же, знаем, знаем мы эту Кассандру местную, – радостно подтвердил унтер-офицер. – Там, у входа в шахту, сейчас сидит, надрывается. Я его не гоню. А зачем? У нас тут и так с развлечениями негусто. А он, значит, вроде бесплатного граммофона. Музыка, правда, выходит у него невеселая, да уж какая есть.

Старик Казанцев на этот раз был одет в арестантскую робу, пропитанную угольной пылью. Его длинные волосы из белых превратились в серые и были собраны в косу. Казанцев с прямой спиной восседал на толстом полене, стоявшем у входа в шахту, словно на троне. Глаза его смотрели на море. Каторжане, толкающие перед собой одноколесные неуклюжие тачки, к которым они были прикованы цепями с крупными звеньями, то и дело кидали на него любопытные взгляды. Стоявшие у входа в шахту два солдата старались делать вид, что не замечают Казанцева и не слушают его.

– И окрасится вода багряным закатом, и закипит, как в котлах Люцифера! – вещал старик сильным утробным голосом. – Сталь будет биться о сталь, а плоть о плоть. Покроется великое море туманом с сатанинским запахом. Полезут демоны с глазами, как лезвия, со своих корявых лодочек на огромный корабль державный. И дрогнет тот корабль под напором бесчисленных демонов. Лишь дитя-пророк мог предотвратить эту бурю смертельную. Да попал он в тенеты паучьи. А где прячется тот паук – неведомо.

Тут старик встал, раскинул руки с огромными ладонями, поднял глаза к небу и закричал:

– Кто?! Кто отыщет и спасет дитя-пророка, а с ним и корабль державный?!

На некоторое время замерли все – и те каторжане, что толкали тачки с углем в сторону причала, и те, что возвращались с пустыми на шахту, солдаты, прохаживающиеся вдоль укатанной дороги, и сам Родин, находившийся уже в нескольких шагах от юродивого. Все смотрели на Казанцева, словно ожидая, что он сейчас вознесется на небеса. А тот вдруг указал длинным кривым пальцем на Родина и сказал:

– Любой это может быть. Любой, кто готов на жертву великую и подвиг геройский. Чуешь, что говорю, знахарь столичный?

Все повернули головы и посмотрели на Родина. Того охватил трепет, недостойный последователя великих Гиппократа и Авиценны. Но тут один из солдат пришел в себя, звонко свистнул и передернул затвор винтовки. И вновь заскрипели колеса тяжелых тачек, зазвенели цепи, волочащиеся по земле. Потекла человечья река из черной дыры шахты, ведущей едва ли не в преисподнюю, на причал и обратно…

У Родина было двоякое отношение к юродивым и пророчествующим старцам. С одной стороны, он был уверен, что они – больные, которым нужна квалифицированная медицинская помощь. С другой – что они, возможно благодаря своей болезни, иногда соприкасаются с какими-то областями, современной науке пока еще неведомыми. С теми, что, например, заставляют умирающего неожиданно выздороветь, а совершенно здорового человека ни с того ни с сего вгоняют в гроб. В общем, Родин тайно побаивался таких людей. Но старец, судя по всему, мог что-то знать о похищенном сыне микадо и великой ками… либо просто о мальчике, которого надо было найти в государственных целях.

– Скажите, господин Казанцев, – обратился он к юродивому, который вновь уселся на свой трон в виде полена и теперь отрешенно смотрел на морскую гладь, – как вы думаете, этого дитя-пророка уже увезли с Сахалина или он еще здесь, на острове?

– Хитры демоны с глазами, как лезвия, но не всесильны.

– А как же найти его? Ну, чтоб остановить этот ваш багряный закат и плоть о плоть…

Старец посмотрел Родину в глаза, и вдруг его взгляд изменился. Из сумасшедше-отрешенного он превратился во взгляд, который доктор часто наблюдал у своего брата. Так оценивающе медведь смотрит на охотника, встретившись с ним на опушке леса.

– Вещь, что осталась от дитя-пророка, укажет путь ищущему.

– Но заброшенный дом был пуст… – начал Родин и вдруг хлопнул себя ладонью по лбу. Он полез в сумку, достал жезл и протянул старцу.

Тот осторожно взял его, положил на одну ладонь, а другой стал поглаживать и тихо бормотать. Родин безуспешно пытался разобрать в бормотании что-нибудь связное. Наконец старец прекратил манипуляции с жезлом и изрек:

– Ищи того, кто сбежал туда, куда бегут! Ищи того, кто убежал от тех, кого стерегут!

– Это как понять, я извиняюсь? – переспросил Родин.

Но старец уже принял свою позу восседающего на троне и, казалось, забыл о присутствии доктора. Жезла в руках юродивого не было. Родин раскрыл рот, но, не решившись что-нибудь сказать, закрыл его. Ему страшно захотелось убраться отсюда восвояси, и он отправился в город.

Время поджимало, а поиски все не давали результата. Докторская совесть не позволяла Родину совсем забросить работу в лазарете. По мере сил он помогал Верховцеву в каждодневном врачебном труде, сколько мог облегчал людские страдания и без устали расспрашивал о пропавшем малыше. Нет, не видели, не слышали. Своих ртов полно, еще чужих высматривать.

На унылых грязных улицах Александровска было довольно много детей. Одни приехали с матерями, «добровольно следующими» за мужьями-каторжниками, другие появились на свет в уродливых сахалинских семьях, где женщины были чем-то вроде ценной утвари и их охотно сдавали и брали в аренду. Молодое поколение островитян сызмальства росло в искореженном мире под свист плетей и кандальный звон с играми в «палача» и «тюрьму», где герой – бессрочный каторжник. Нет, среди этих слабеньких, золотушных, голодных, плохо одетых ребятишек не стоит и думать искать маленького наследника императора и богини, к тому же очень хорошо оберегаемого опекунами.

«В лес, они ушли в лес, – размышлял Георгий. – Надо бы поговорить с десятниками рубщиков и дровотасков. С другой стороны, раз они прячутся, вряд ли их путь идет через вырубки».

Дома Марфа уже хлопотала с ужином и без умолку сыпала местными новостями и сплетнями. Из этих разговоров Родин узнавал о чудесах своего бытового устройства – где достать курей и чушек и что слыхать на базаре. Любимой темой ее рассказов были страшные «ужасти», через которые преступники на остров в каторгу попали.

– А все ж бабы куда страшнее мужиков, будь он какой ни есть злодей. Такое его мужицкое устройство, что все ждешь от него какой пакости.

«Марфа, ну конечно! Как же я забыл-то, что домашняя прислуга всегда все видит, все слышит и все знает! А в особенности то, что ее совершенно не касается», – Георгий улыбнулся про себя, принял из рук Марфы стакан чая и спросил: