Геноцид армян. Полная история - Раймон Арутюн Кеворкян

вышли мутесариф, знатные турки и отряд чете в полном составе. Конвоируемых тщательно обыскали и отобрали у них вещи, после чего отвели на площадь перед казармами где оставшихся мужчин отделили от остальных и заперли в гарнизонной тюрьме, а мальчиков младше десяти лет оставили в городе. Наш свидетель, который в то время находился в одном из трех батальонов, сформированных из юношей в конце июня, на следующее утро увидел, что обитателей тюрьмы за ночь эвакуировали[2547]. Караван из Сиваса, прибывший через два часа после каравана из Мезре, теперь почти полностью состоял из женщин, стариков и нескольких юношей. Он в течение нескольких дней оставался в караван-сарае на рынке, где большинство женщин подверглись насилию[2548]. Хангларян не дает подробного описания всех последующих конвоев, но отмечает, что они, как правило, не заходили в Малатью, а шли по дороге, ведущей на равнину Фырынджилар, где недалеко от моста Кирк Гёз подвергались грабежу[2549]. Вполне вероятно, что из-за большого скопления депортированных и, возможно, из соображений гигиены власти в середине июля отказались от провода депортированных через город. С другой стороны, они решили собрать в Малатье девочек младше пятнадцати и мальчиков младше десяти лет. 16 июля они отобрали в Фырынджиларе[2550] первую группу малолетних ссыльных, которая, по некоторым оценкам, содержала от трех до пяти тысяч детей. Такие отборы продолжались всю вторую половину июля и начало августа. По свидетельству Хангларяна, детей в то время разместили в пяти городских армянских апостольских церквях, а также в протестантской церкви, армянских школах и в нескольких больших домах под присмотром еще остававшегося в городе армянского населения. Всего отобрали более четырех тысяч детей, самым удачливым повезло некоторое время пожить в армянских семьях. Туркам и курдам официально разрешалось выбирать себе детей. Освободившиеся места быстро заполнялись новыми детьми из следующих конвоев.

В общей сложности через «приюты» в Малатье прошли сорок тысяч детей[2551]. Бауернфейнд, в дневнике которого вспышки прозрения перемежаются с провозглашениями веры властям, пишет, что этих детей «матери добровольно передали правительству. Таким образом, это следует рассматривать как акт социальной благотворительности»[2552]. Действительность же была гораздо более жестокой, чем ему хотелось думать. По словам очевидцев, у импровизированных заведений, в которых власти надеялись воспитать «настоящих турок», никогда не было средств для содержания их подопечных, санитарные условия в них были катастрофическими, дети страдали от хронического недоедания.

К тому же многих детей унесла страшная эпидемия. Инфицированных детей и трупы умерших сбрасывали без разбора в общие могилы в Гёз Тепе. На их место немедленно поступали партии вновь прибывших[2553]. По воспоминаниям юноши, мать которого работала в одном из таких домов, на пятьдесят детей приходилась одна «мать», а сам он в течение нескольких недель занимался перевозкой детей в турецкие и курдские села, где раздавал их сельчанам[2554]. В результате этих многократных перераспределений образовалось излишнее количество детей (опять по свидетельству Левона Погосяна), что заставило власти принять более радикальные меры для освобождения мест в приютах. Поэтому по ночам жандармы грузили детей на телеги и везли их на берег Тома Чай, в водах которой топили это «потомство неверных»[2555]. Опираясь на эту информацию, можно рискнуть предположить, что, вероятно, идея отуречивания, намеченный в высших эшелонах партии иттихадистов, столкнулся с суровыми жизненными реалиями, а точнее с безответственностью местных правительственных чиновников, которые вместо того, чтобы тратить выделяемые для этих целей, ограниченные средства на проживание и питание потенциальных «турок», предпочло прибрать их к рукам.

Но власти занимались не только детьми В начале августа девять дней подряд в тюрьме Малатьи вырезали юношей из трудовых батальонов и их старших товарищей. Тела свозили на телегах к Томе и сбрасывали в воду. Расправа проходила со средней скоростью триста жертв за ночь. Чтобы после резни не оставалось следов, пришлось вырыть каналы, отводящие потоки крови от бойни за город. Погосян дает нам поистине дантовское описание этих ночей: когда он зашел во двор префектуры, он увидел сотни молодых тел, плавающих в собственной крови. От трупов исходило ужасное зловоние, воздух был настолько сильно пропитан этим смрадом, что мгновенно обволакивал посетителей[2556].

Армяне Малатьи тоже не сидели сложа руки. Приблизительно 16 июля 1915 г. они сформировали делегацию, чтобы подать прошение лично мутесарифу. Тот, «как говорят, проявил большую доброту и был тронут»» инициативой[2557]. На самом же деле есть основания полагать, что к прошению прилагался денежный «подарок», способный убедить Решид-бея оставить просителей в покое. Чтобы избежать депортации, люди прибегали и к разным другим методам: некоторые женщины находили убежище в домах своих турецких знакомых[2558], пообещав хозяину дома взамен все свое имущество. Но как только началась депортация, практически все турки сдали своих «протеже» властям[2559]. Другие армяне искали спасение в принятии ислама, но по словам Бауернфейнда, власти «не были заинтересованы в обращении армян, им хотелось побыстрее убрать их с дороги»[2560]. В отличие от них греков и «сирийцев» не трогали. Что же касается немцев, Бауернфейнд читает, что они «были в наихудшем положении, потому что могли поплатиться только за то, что являлись досадными свидетелями»[2561].

Священник указывает на некоторые достаточно красноречивые признаки, характеризующие царившее в городе настроение: так, «среди горожан было прочно распространено мнение о том, что немцы приняли или собираются принять мусульманство»[2562], возможно, оно возникло в результате слухов, распространяемых властями, желавшими убедить население в законности и силе правительства младотурок, которому якобы удалось, в некотором смысле, взять верх над своим могущественным союзником. Такие слухи также льстили общественному мнению консервативных мусульман, которые с трудом принимали альянс с христианским государством, в то время как значительная часть населения участвовала в физическом устранении христиан. Власти могли воспользоваться и другим стимулом в виде идеи о том, что «собственность убитых армян на законных правах принадлежит туркам». Эти слова, произнесенные приблизительно 7 июля муллой и депутатом парламента от Малатьи Эшаф-беем[2563], красноречиво характеризуют методы приведения населения к согласию на преступления, которые принимали массовый характер[2564]. Что касается экономических аспектов этих преступлений, в дни до 15 августа, когда был отправлен первый конвой, чаще всего использовался метод, заключавшийся в требовании от депортируемых погашения ими фиктивных долгов, учитывая желание властей узаконить такие требования. Более обходительные граждане предлагали своим армянским соседям забрать их имущество, дабы спасти его от конфискации в пользу властей, раз уж им все равно придется умереть[2565]. Бауернфейнд отмечает, что «важную роль в