Геноцид армян. Полная история - Раймон Арутюн Кеворкян
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
По городу поползли слухи о первых массовых убийствах. Хангларян отмечает, что властям пришлось приложить немалые усилия, чтобы приостановить их и оставить людей в неведении. 26 июня власти, наконец, объявили приказ о депортации армянского населения в течение трех дней. Однако на следующий день было объявлено, что депортации не подлежат семьи молодых людей, добровольно вступивших в трудовые батальоны. Записалось четыреста молодых людей младше восемнадцати лет. Их разделили на три группы. Первая группа из Индере, что в часе пути от Малатьи, должна была снабжать водой казармы в Малатье. Вторую отправили на строительство здания для городской организации комитета «Единение и прогресс». Третья шила обмундирование в мастерской некоего османа[2528]. Есть все основания думать, что этих юношей завербовали для того, чтобы удалить из города. Более того, произошедший 1 июля случай показывает, что власти хотели до начала депортации убедиться в отсутствии возможности самообороны со стороны армян. В тот день армянские кварталы окружили конные отряды, которые начали имитировать нападение, очевидно, чтобы понять, будет ли вооруженный отпор. Отпора не было[2529].
За ликвидацией военных рабочих последовала расправа с мужчинами, еще остававшимися в тюрьме Малатьи. 2 июля Бауернфейнд записал в своем дневнике: «Случилось самое страшное: резня». Он еще раз попросил встречи с мутесарифом и, по его словам, мог говорить с ним «более откровенно», т. к. они были одни. Тем не менее Решид-бей начал пересказывать ему ложную версию о судьбе стюарда миссии, армянина. В конце он, однако, перешел на доверительный тон: «Никому не говорите: они убили Карапета и не только его, но еще триста других людей прошлой ночью и еще сто восемьдесят позапрошлой. Всех их отправили в Индару [Индире] и там. Мне не хватило мужества спросить, задушили их или расстреляли»[2530]. Откровение мутесарифа должно было создать впечатление, что он не замешан в убийстве «всех заключенных, иначе говоря, почти всех мужчин», находившихся в тюрьме[2531]. Но Бауернфейнду было известно, что «на языке действующих условных обозначений» «отправлены по месту назначения» означает «убиты» и что «здесь все происходило по тому же сценарию, как и в Мезре, Сивасе, Эрзуруме, Джесаре и т. д. Должно быть, сверху поступил приказ, конечно, тщательно подготовленный. Поэтому нас уже давно не посещали турки… Нас гнусно обманули и предали с дьявольски злым умыслом и коварством»[2532]. 5 июля немецкий священник выразился еще яснее: «Особую боль нам причиняет то, что наши “союзники и братья” предали нас самым подлым и отвратительным образом. Это предательство… разрушило наше доверие к правительству»[2533].
По сведениям, собранным градоначальником Мустафой-ага Азазоглу, «в течение двух предшествующих недель было уничтожено более двух тысяч армян. Большинство из них убиты и похоронены в Индере… Таш Тепе и поблизости от Кюндебега»[2534].
В других провинциях завершение массового уничтожения мужчин, как правило, означало начало депортации. Почему же тогда депортация в Малатье началась только в середине августа? Отсрочку в несколько дней можно было бы объяснить тем, что этой префектуре предназначалась роль бойни. Она должна была в первой половине июня выдержать массовое прибытие караванов депортированных с запада и севера. Но это не могло стать причиной для отсрочки на почти шесть недель. Бауернфейнд был убежден что мутесариф «делает все возможное, чтобы оставить дома женщин»[2535]. Но он не знал, что этот «акт гуманизма» был вызван желанием заполучить от армян крупные суммы денег для личной выгоды, как нам стало известно из представленного военному суду 25 ноября 1915 г. отчета о следствии по делу «о незаконных доходах мутесарифа Малатьи Решид-бея»[2536].
В июле и начале августа Бауернфейнд наблюдал непрерывный поток караванов с севера и запада. 12 июля он увидел первый караван из Сиваса, состоявший из двух тысяч человек, а затем конвой из Мезре и его окрестностей, включавший от трех до четырех тысяч депортированных[2537]. 17 июля он наблюдал, как проходил караван из двух тысяч крестьян Сивасского региона. Садовник-турок сказал ему, что этот караван еще полчаса будет идти на север до места, где «вырыта большая могила». «Там они все и “останутся”»[2538], сказал садовник. 21 июля «еще одна или две тысячи» людей, также из Сиваса, разбили лагерь вдоль дороги[2539]. 22 июля десять тысяч депортированных из Сиваса подошли близко к Малатье, но были перенаправлены в сторону равнины Фырынджилар[2540]. 29 июля от десяти до пятнадцати тысяч человек, пришедших с севера, остановились недалеко от миссии[2541]. 30 июля Бауернфейнд увидел конвой, «включавший от одной до полутора тысяч» депортированных с северо-запада. В один день 1 августа он встретил два каравана из Сивасского региона по тысяче и две тысячи человек, соответственно[2542]. И наконец, 3 и 4 августа немецкий пастор увидел караван, в котором шла тысяча депортированных, и еще один «не кончавшейся в течение двух часов»[2543].
Безусловно, все эти пришедшие по дороге из Сиваса колонны представляли только часть всех конвоев, прибывавших в район Млатьи. Хотя все караваны проходили через мост Кирк Гёк, многие обходили город Малатью и направлялись прямо на равнину Фырынджилар. Более того, вследствие изоляции в которой оказалась немецкая миссия, и очевидного незнания окружающей среды немецкий священник не смог изучить ситуацию со всех сторон. После первого шока, вызванного массовым убийством мужчин, ему еще понадобилось некоторое время, чтобы осознать значение проводимых депортаций. В своей записи от 22 июля он сообщает о своем состоявшемся накануне разговоре с градоначальником Мустафой-ага, отмечая, что «в нем снова проявилось отсутствие способности делать правильные выводы, он заявляет, что Малатья является ловушкой, что людей сгоняют сюда отовсюду, чтобы убить, что никто из них никогда не доберется до Урфы, и т. д.»[2544]. Очевидно, Бауернфейнду было трудно принять суровую действительность создавшегося положения, хотя он уже отмечал, что проводимые властями операции приняли «форму масштабного легального убийства, представленного общественности как патриотическая необходимость и узаконенного, при крайне малом для этого основании, ссылками на немецкий пример в Бельгии»[2545]. Вскоре после этого он задался вопросом, «учитывалось ли это при проведении всех конфискаций оружия»[2546].
Наблюдения священника подтверждает и дополняет армянский свидетель. Описывая одновременное прибытие 12 июля первого конвоя из Сиваса и конвоя из Мезре, Ованес Хангларян сообщает, что «поприветствовать» депортированных из второго конвоя
