Голоса - Борис Сергеевич Гречин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Да очень просто: Марк пришёл в вуз после армии, — пояснил историк. — Ада была старше брата на год, а училась с ним в одной группе потому, что ей пришлось пропустить год в школе по серьёзной болезни почек. Что-то болезненное выдавало даже её лицо, если присмотреться к нему: некое превозмогание себя… А Альфред, например, на третьем курсе брал годичный академический отпуск.
— Тоже по болезни?
— Нет, представьте себе: он самостоятельно вступил в переписку с одним немецким фондом — имени Роберта Боша, кажется, — стал его стипендиатом и выиграл годичное бесплатное обучение в Германии в некоем колледже или семинарии, что-то, связанное с исторической юриспруденцией или, наоборот, с правовыми аспектами истории. Это, как он пояснял, является для него важной фазой его научного роста.
— Какой целеустремлённый молодой человек… то есть, виноват, дяденька! — поразился я.
— Вот-вот! — подхватил историк. — Этим двум «дяденькам» Настя казалась, наверное, их ровесницей, незаслуженно вставшей за лекторскую кафедру.
— Вы позволите ещё вопрос? Коль скоро ваша группа перестала вас слушать и начала «самоуправляться», вы, значит, отказались от того, чтобы быть их учителем, и остались только кем-то вроде старшего товарища?
— Совершенно верно, — подтвердил Могилёв, — да я ведь уже говорил об этом. Вас, похоже, берёт сомнение по поводу того, насколько уместно педагогу в отношении студента становиться только более опытным другом? Это справедливое сомнение! Но тут и обстоятельства были особыми: речь шла о студентах четвёртого курса в самом конце их последнего семестра в вузе. Большинство из них вовсе не собирались ни в какую магистратуру — никто, кроме Штейнбреннера да, быть может, Ивана Сухарева. Потом, они по сути и перестали быть студентами, как только мы вовлекли их в этот проект! Они стали участниками лаборатории, которыми я уже не мог произвольно распоряжаться, повелевая одно — делать, а другое — отбрасывать. Верней, мог бы, но при такой моей манере руководства их интерес к проекту сразу бы сошёл на нет, они тогда разбежались бы под разными благовидными предлогами, наше начинание мирно скончалось бы естественным путём — и мне пришлось бы кусать локти. Наконец, вы не всё знаете…
— Виноват! — покаялся я. — Само собой, я нечаянно забегаю вперёд — из естественного любопытства.
[6]
— Вторым занятием в понедельник у моих студентов была «История цивилизаций», тот единственный предмет, с которого мне не удалось их снять, — продолжил Могилёв. — Они собрались и ушли с грустными шуточками. Я тоже отпускал их с огорчением и своего рода ревностью. А отпустив, пошёл на приём к Сергею Карловичу Яблонскому, декану исторического факультета.
— Для чего?
— Ну как же! Севостьянова могла уже успеть пожаловаться на меня профессору Балакиреву, своему начальнику, а тот — декану. Поэтому я всего лишь пытался застраховать себя от возможных неприятностей, ведь повинную голову, как известно, меч не сечёт.
Мне пришлось подождать, но наконец Яблонский меня принял со своей обычной предупредительностью. Тут пара штрихов к его портрету, если позволите. Сергей Карлович, всегда прямой как струнка, всегда вежливый, всегда тщательно выбритый, неизменно аккуратный в одежде и причёске, чем-то напоминал пожилого офицера — выпускника Академии Генштаба. Пожилого, потому что ему за год до того исполнилось шестьдесят.
Декан выслушал мою историю внимательно и, так сказать, сочувственно. Нет, он ничего не знал, ему никто ничего не рассказывал, верней, донесли только некий дикий слух о том, что доцент Могилёв в пьяном виде звонит своим коллегам со смежных кафедр и требует для себя особых полномочий.
«Вот видите, теперь всё прояснилось, — подытожил он мой рассказ. — А то, признаться… Вы затеяли очень интересное дело, Андрей Михайлович! Даже завидки берут: будь я помоложе лет на тридцать, охотно бы к вам присоединился. Жаль только одного! А именно того, что вас, уважаемый Андрей Михайлович, против вашей воли и мимо вашего осознания, кажется, втянули в не очень красивую интригу…»
«В интригу? — испугался я. — Я не понимаю, в какую…»
«Вы и не обязаны, мой милый! Это не ваша профессия. Но я поясню, извольте. Если вы только обещаете молчать обо всём до момента моего ухода с должности. После вы свободны от обещания. Правда, и сами тогда не захотите болтать…»
Я обещал.
«Я достиг, как вы знаете, пенсионного возраста, — начал Яблонский. — Мой пятилетний трудовой договор истекает в июне. Контракты с руководителями моего возраста при их возобновлении заключаются только сроком на год, да и то, предпочитают искать коллег помоложе. Та ещё глупость, но речь сейчас не об этом. Владимир Викторович, как вы тоже знаете, наметил себе сесть в моё кресло».
«Именно в ваше? — усомнился я. — Говорили что-то про секретаря Учёного совета…»
«Да, да, этот вариант тоже рассматривают — как утешительный приз проигравшему, знаете ли. Потому что декан на своём факультете — царь и бог, а за секретарём Учёного совета, хоть должность и высокая, общевузовское начальство ближе и следит за ним пристальнее. Проигравшим может стать или Бугорин, или Дмитрий Павлович Балакирев — то есть это они оба так считают. Если сейчас доцент с кафедры Бугорина выигрывает федеральный грант, Владимир Викторович получает благодарственное письмо, и это склоняет чашу весов в его пользу. То есть, повторюсь, это он сам так думает…»
«А в чём он ошибается?»
«В том, что контракт со мной могут переподписать! Я за своё место не держусь, уйду даже с удовольствием, но имею опыт, вникаю в дело, не рублю сплеча, не плету интриг, не проявляю барства, и по всему этому — начальству может быть проще работать со мной, чем с Владимиром Викторовичем, который резковат, чего греха таить. Оттого здравый смысл может и победить требования мёртвой буквы. Тут — бабушка надвое сказала. А теперь поразмыслите сами, как удачно всё складывается для вашего непосредственного начальника! Вы успешно завершаете свой проект — и у него есть все основания подвинуть меня, старика, ведь это под его руководством, не под моим, молодые педагоги выигрывают президентские гранты. Не обижайтесь на «молодого», Андрей Михайлович дорогой, это — относительное определение. С другой стороны, может у вашей лаборатории пойти что-то не так, даже со скандальным оттенком «не так». Десять честолюбивых молодых людей, знаете ли, десять юных дарований в одном пространстве — вдруг им станет тесно?»
«Не дай Бог, Сергей Карлович!»
«Не дай, не дай, конечно! — согласился он. — Но вдруг? Или вот девочки. Сколько их в сто сорок первой группе, три? Ах, четыре? Примут близко к сердцу эти
