Избранное - Петер Вереш
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однако урок не идет возчикам впрок, и они продолжают гнуть свое. Останавливаясь на жнивье возле копен, чтобы нагрузить повозку, они первым делом подсовывают лошади самый лучший, самый толстый сноп.
Лошадь не съедает его весь, у нее нет на это времени, она лишь куснет раз-другой, зато не раз наступит на него. Зерно из снопа высыпается, целые пригоршни его остаются на поле при каждом заезде. А заездов немало, в день, по крайней мере, пять-шесть.
То же делается и у скирд, и на стоянке возчиков.
К тому же у каждого возчика, помимо торбы, есть мешок, который всегда полон! (Ведь лошадь должна есть и в воскресенье!) Хорошо, против этого нечего возразить, это закон, «лошади, которая молотит хлеб, не завяжешь рот», но в эти мешки возчики собирают и то зерно, которое при погрузке сыплется на разостланный в кузове брезент. (Брезент тоже их, откуда барину взять столько брезента?) И, чтобы осыпание было успешным, они еще притопчут снопы потолще то здесь, то там.
Что тут поделаешь? Должен ли Андраш Тёрёк обшаривать на стоянке торбы возчиков, их свернутые в узел пожитки? Нет, это невозможно, ведь у каждого они спрятаны под ворохом сена (тоже господского). Не только от палящего солнца, но и от слишком любопытных глаз.
Впрочем, такой обыск можно устроить только днем, когда возчики заняты своим промыслом, но тогда и ему недосуг, да и на хуторе всегда кто-нибудь есть. Взрослые дети или женщины, которые носят в поле еду, а потом приносят домой горшки и кувшины, полные чистой пшеницы, а также деды, которых возчики держат затем, чтобы они кормили лошадей ночью, пока сыновья спят.
Однако даже беззастенчивости приказчика есть предел (беззастенчивости воров предела нет): такое рытье в спрятанных пожитках и убогих сумах не к лицу даже господскому приспешнику Андрашу Тёрёку. Ведь в человеке может пробудиться такое чувство, будто кто-то вошел к нему в дом и покопался в его корзинке для хлеба — ведь для того, кто работает в поле, эти пожитки все равно что дом. Нет, это невозможно!
Ночью же, когда они на стоянке, это и подавно невозможно. Он только разъярит их — они и без того накачавшись водкой: их пособники уносят пшеницу и приносят взамен спиртное, — а то еще набросятся — их целая свора с вилами, на каждую повозку по два человека! — и отделают как следует, попробуй он сунься к ним. По слухам, было уже такое… А еще они могут забрать лошадей и уехать домой, оставить его тут, когда работы непочатый край.
Нет, нет, к добру это не приведет…
Если б даже и нашли у них сколько-то зерна, — много-то не найти, затем ведь и родня вся здесь же вертится, чтобы тайно переправлять его домой, — то они скажут, что зерно нужно лошадям на ночь, иначе им не выдержать такой гонки. Ведь как-никак было условлено, что лошадям предоставляется полное содержание.
— Эти бездельники-возчики много зерна скармливают, — докладывает он старому барину, — а еще больше затаптывают и разбрасывают да еще воруют почем зря и припрятывают, как хомяки, что с ними делать, господин помещик?
— Не распаляйте меня, Андраш! Больше я их не найму, пусть наша пшеница хоть сопреет на поле. Черт с ними!.. Пусть уж свезут с поля большую часть, как умеют, а с остальным мы и своими лошадьми справимся, пусть идут к черту, сволочь, мерзавцы, больше я их в имение не пущу!.. Надо привести в порядок повозки и объездить несколько пар волов, у нас в стаде есть молодые…
Молодой барин, к счастью, отсутствует. Уехал в Будапешт на пшеничную биржу: нужны деньги, надо всем платить; да и пора уже завтрашнему помещику познакомиться с этой шайкой грабителей, со всеми их хитростями, как они «эксплуатируют» его отца и ему подобных простоватых господ-ослов.
Да, молодой барин отсутствует, к счастью, ибо, если бы он увидел это, он забыл бы свои принципы, согласно которым батраков, рабочих нельзя бить, потому что это оскорбляет человеческое достоинство и наносит большой ущерб политике единения господ и народа, а взял бы, чего доброго, свой офицерский револьвер и перестрелял их.
6
С этого изобилия, от которого урывают все, кто работает, снимает пенки и Йошка Цибере. Он забыл об эпизоде с Шули Киш Варгой (как у всех воров, у него короткая память), о краже семян люцерны и тоже хочет урвать свое от бесчисленных благ. Он полагает, что и Андраш Тёрёк позабыл об этом незначительном происшествии, ведь у того столько забот, что постоянно голова кругом идет, уже и облысел совсем — пусть бы через эту лысину и ум его испарился вместе с потом!
Молотьба предоставляет Цибере особенно благоприятные возможности. Все равно, убирают ли зерно в зерновой амбар или на потолок конюшни, возят ли его на железнодорожную станцию. У него повсюду есть свои люди.
Здесь, у молотилки, это истопник и грузчик и, кстати сказать, не господские батраки, а члены артели молотильщиков, работающие издольно. Они нет-нет да и утащат полмешка зерна из-под молотилки, пока, за чрезмерной занятостью, не смотрит весовщик-счетовод — желторотый студентик, который нанят только на время молотьбы и беспомощен перед тутошним плутовством, да к тому же очень уважает (влияние народных писателей!) многострадальный народ. Но особенно свободно можно мухлевать тогда, когда он уходит от весов и пересчитывает мешки на повозке — это ему особо вменяли в обязанность и старый барин, и Андраш Тёрёк.
Правда, одному из подавальщиков приходится быть возле грузчика, чтобы приглядывать за сыплющейся пшеницей, снимать полный мешок и навешивать пустой, пока грузчик взвешивает и производит расчет вместе со счетоводом, потому что он ответствен перед артелью. Однако и у него порой хлопот полон рот: когда мешок наполняется, пшеница сыплется на землю, а тут еще девушки, убирающие соломенную труху, кричат сзади:
— Дядюшка Пишта, дядюшка Пишта! Соскочил ремень соломотряса. Дядюшка Пишта, остановились ковши! — Словом, разные возникают
