Избранное - Петер Вереш
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так и выходит, что при обмолоте копны дают не столь уж много зерна, и это позор для специалиста по пахоте, севу и удобрению полей — приказчика, а барин смотрит на все сквозь пальцы, потому что замешаны тут его любимцы овчары, у которых одна забота — откармливать, пичкать овец, ведь среди них и их собственные овцы.
Не меньший урон от овец и зимой. Когда стада уже не выгоняют под открытое небо топтать рапс и посевы, пастухи безобразничают в сенной загороди.
Каждый день овцам подвозят на подстилку воз соломы, утром и вечером; ладно, против этого нечего возразить, — хорошее удобрение получается из нее, вот только овчары всегда безбожно уродуют стога. Им, видите ли, нужна только чистая, сухая, по-летнему светлая солома, прогорклую и мокрую они овцам не кладут. Ладно, и против этого нечего возразить, — овца и в сарае делает то же самое, что на поле, целый день ест и машинально жует, перебирает солому. Что ей не надо, то затаптывает. Против этого также нечего возразить, — нельзя же ей класть, себе в разорение, сено или люцерну, она поступит с ними так же. Все это верно, вот только овчары разметывают намокшие стога, чтобы добраться до сухого сена, и никогда не укладывают на место разбросанное; ему, приказчику, приходится следить за тем, чтобы разметанное сено собирали и мало-мальски наводили порядок в сенной загороди, потому что старый барин страшно ругается, а молодой лишь смотрит на приказчика своими холодными глазами: это что такое?
А что творится ближе к весне! Оягнившимся маткам, пока они еще не выходят на пастбище, надо давать люцерну, и лошадям, на которых пашут и сеют, тоже. И так как барин никогда не устанавливает порцион и Андраш Тёрёк напрасно просит об этом, овчары, не боясь ни бога, ни черта, воруют люцерну для овец и плюют на него, когда он спрашивает, что будут есть лошади позже, в день святого Георгия, когда овчары уже переберутся на пастбища, а лошади еще будут ходить в хомуте на севе.
Нет, эту шайку невозможно терпеть, и так как овчаров нельзя ни избить, ни очернить в глазах барина, злоба и ненависть уходят вглубь, загоняются из сердца в самые печенки, и им уже нет выхода.
Так вот. Пастухи воруют уже давно — причем не отстают от них и свинопасы, которые крадут зерно, предназначенное для стад и откармливаемых на убой свиней, — об этом знает и сам господин Чатари. Когда он был молод, он пытался положить этому конец, но потом смирился, ибо что можно с этим поделать? Лишь одно. То, что делают умные короли с пройдохой-министром.
— Этот министр, иначе сказать — старший пастух, большой вор, большой грабитель, но от него зависит, сколько шерсти настригу я со своих овец, что получу за свой скот, за своих свиней! — так говорят они между собой, серьезно все обсуждая, с озабоченно-ответственным видом, будто не знают, что думает и как поступает пастух.
А честный старший пастух — то есть вор — тоже разговаривает с хозяином языком человека озабоченного и знающего свое дело — и в этом нет никакого обмана, — так, будто он никогда ничего у него не украл.
Ибо отчет у него в порядке! Можете приходить ко мне вечером, на заре, в самый светлый полдень или в самую темную ночь…
А Андраш Тёрёк — простак! Или, как некоторые говорят, скотина! Он и завтрашнему хозяину, тому, с холодным сердцем, доказывает, что он не такой, как остальные, и хочет изменить этот порядок. Он ведь не ворует, пусть не воруют и другие!
Но добивается этим лишь одного: «Завидует, чтоб у него печенка лопнула!»
Когда ненависть укореняется в женщинах или рядовых батраках, они, если не могут навредить друг другу иначе из страха перед мужьями или властями, вымещают зло на вражьих собаках, кошках, поросятах и цыплятах или обламывают недозрелые подсолнухи на чужих участках, выдергивают картофельные кусты, откручивают плети огурцов и дынь, но приказчик не опускается до подобных вещей, он питает себя злобой и становится все угрюмее, круг ненависти ширится. Уже сейчас все существо Андраша Тёрёка захлестывают, сминают волны ненависти, засыпают отовсюду летящие искры злобы и зависти.
Ибо мотивы его честности не знает никто и никто не понимает. А если бы и узнал, не поверил.
3
Однако настоящий круг его деятельности совсем иной. Дело в том, что Андраш Тёрёк знает: есть женщины — именно женщины, ибо батракам надо отдохнуть за чересчур короткую летнюю ночь, — которые, когда усадьба затихает и все погружается в сладчайший сон, взяв брезент или мешки, выходят на ближайшую полосу пшеницы и обмолачивают там снопы.
Пшеница на этой приусадебной полосе удалась на славу, и это целиком заслуга его, Андраша Тёрёка. На этом участке он хочет показать старому барину, а еще лучше молодому, на что он способен. Уже если б только он учился у Шлезингеров, которые умеют считать и планировать, и то было бы хорошо, но у него и своего ума хватает.
В прошлом году на этой полосе вырос рапс, очень хороший рапс, но с ним было много хлопот, за это и ему влетело, а в конце лета старый барин скорчил кислую мину: опять сеять рапс? Для чего? Ведь его и скотина не станет есть, если он осыплется. И птице он, пожалуй, не нужен, гуси и индюшки так просто ходят в нем… Да и погоду для него хоть особо заказывай…
Однако Андраш Тёрёк взял на себя смелость настаивать на своем:
— Так будет не всегда, господин помещик! Подумайте только, какая хорошая пшеница уродится после него. Если сложим урожай за два года, получится больше, чем с самых лучших наших полей.
И Андраш Тёрёк доказал, что добьется успеха. Когда рапс убрали, он тотчас же, еще в начале лета, велел вспахать поле под пар. Батраки говорили: «Дуралей этот приказчик, чего торопится? Мы пашем только под осень…»
Но мало этого. В конце лета он снова (это гарантия урожая!) велел поднять поле вместе с пышной густой порослью (это настоящее зеленое удобрение), а перед
