Избранное - Петер Вереш

начала кружиться голова. Тогда он взял большую луковицу, разрезал ее, посыпал солью и унял свой желудок. Ведь лук все равно что водка, он живо растворяется и расходится по всему телу. А если к нему подрезать еще и свинины, он унесет с собой и ее жир: от этого рождается сила. Хорошо, когда человек верит хотя бы в водку или в лук: душа придает телу силу и дальше выносить гонку. Так жили в старину святые — на травах, на ягодах, на саранче и воде. Только, разумеется, они не нажинали по двадцать — двадцать пять копен пшеницы за день.

Яни и Юльча готовятся к обеду, а матушка Балог спешит к Эсти с мужем, несет им еду. Она скоро возвращается и, пока Яни и Юльча едят, сидит рядом и смотрит на них, а также на девочку — та, хотя и дома отведала всего, и по дороге получила кусок солодовой лепешки, теперь снова жует. Сама матушка Варга поест дома. Она отказывается даже от остатков. «Припрячьте, сгодятся на полдник или на ужин», — говорит она, а глаза ее следят за Яни: есть ли у него аппетит. Если есть, тогда легче поверить, что он вновь наберется сил. Чего только не вынес ее бедный сын: и обморожение и ранение, и все-таки он каждый раз вставал на ноги.

Поглядела Эржи Надь и на то, как невестка кормит своего мужа. Юльча подкладывает Яни все лучшие куски. В том число аппетитные цыплячьи ножки и нежное белое мясо с грудки, а сама обсасывает лишь крылышки, шею и спину.

Подсунула она Яни и крохотную печенку: говорят, печень прибавляет силы.

Яни улыбнулся на это и, так как не мог поцеловать милый запыленный лоб Юльчи на виду у всех, на виду у своей матери, погладил ее лицо тыльной стороной засаленной ладони, а крохотную печенку отдал дочурке. Ребенку как раз впору, в печенке нет костей, пусть растет. О, мудрость бедняков, сколько цыплячьих печенок потребовалось бы на то, чтобы на них вырос маленький ребенок!

Хотя это было тяжкое испытание прежде всего для Яни, у Юльчи камень с сердца свалился, когда составили последнюю копну и принялись убирать с поля жнецовскую долю. За всю жатву оба не пропустили ни половины, ни даже четверти дня, пусть Яни и пришлось поволноваться из-за своей слабости, а Юльче из-за того незнакомца, что нет-нет да и шевелился под сердцем и требовал свою долю от ее силы, крови, сердца и нервов. За каждый пропущенный день было бы вычтено пятьдесят — шестьдесят килограммов пшеницы, столько зерна их маленькой семье хватило бы чуть ли не на месяц.

И еще раз пришлось немало поволноваться Яни, но гораздо сильнее Юльче, это когда обмолачивали и развешивали жнецовскую долю. Ибо коса это коса, знай себе помахивай, пусть даже чуть медленнее других, а теперь придется таскать мешки. Господи боже, справится ли он с мешком? Ведь он такой сумасшедший, ни за что на свете не увильнет от трудного, потому что так уж положено, чтобы те, кто помоложе, таскали мешки за тех, кто постарше, ведь старики хоть и умеют хорошо косить, но под мешком им не устоять. Поясница не выдержит, сердце, легкие.

Но и Яни тоже не выдержать, пока он не наберется сил, да только он скорее умрет, чем позволит кому-нибудь отнести за него хоть один мешок.

И, пока идет развешивание, глаза Юльчи с тревожным вниманием устремлены на Яни: не хрустнет ли у него поясница, не искажено ли его лицо от муки и напряжения, не подкашиваются ли у него ноги, не оседают ли под мешком плечи? Сумеет ли он потом спокойно опустить мешок, не уронить его в последнюю минуту, как человек, которому отказывают силы? Какой стыд, если полный мешок свалится с плеч именно Яни Балога, лопнет, и чистое пшеничное зерно смешается с мякиной и пылью.

Но вот благополучно миновало и это, вот уж с облегченной душой они поплелись за груженой воловьей упряжкой, которая везет и их пшеницу. Яни силой усадил Юльчу на повозку, на аккуратно уложенные полмешка пшеницы, и снизу, из клубов пыли, взбитой тихо и протяжно поскрипывающими колесами, любуется ею: милая моя птичка, другой такой жены нет, наверное, на всем белом свете.

Ибо до тех пор счастлив мужчина, пока верит, что его жена — единственная и неповторимая.

Затаскивать мешки в дом было уже легче. Батрак подавал с повозки, Юльча сопровождала Яни с каждым мешком и, словно желая поддержать мешок сзади, бралась каждый раз за уголок, готовая прийти на помощь, если что-нибудь случится.

Но здесь ее помощи уже не требовалось. Надежда и хорошее самочувствие придают сил, и, когда последний мешок опорожнили в углу комнаты, прямо на пол — ларя у них нет, откуда ему взяться, — Юльча так и охнула от радости: ах, боже мой, устал ведь, мой Янош? — и, стоя босиком у подножия рассыпающейся груды пшеницы, прильнула к нему, к его небритому запыленному лицу.

Девочка, которая вертелась под ногами, пока перетаскивали мешки, глядела на них во все глаза. Такого она — ведь раньше отец был далеко — никогда не видела.

1954

Перевод В. Смирнова.

Не урвешь — не проживешь

1

Утро. Как всегда утром, ведь за ночь всякое может случиться, пастух Габор Михай обходит свое стадо, чтобы оглядеть его все целиком. И не просто обходит, а, взяв посох под мышку, что свидетельствует о мирных намерениях, и животные это понимают, не шарахаются и продолжают спокойно жевать жвачку, проходит и между коровами, чтобы поближе рассмотреть стельных.

У одной вымя уже совсем полное, разбухло. Но и зад и брюхо еще в прежнем виде — эта наверняка будет с мясным выменем, у таких нескоро дело идет, у другой же и соски-то едва вытянулись, а корень хвоста запал уже со вчерашнего дня, да и брюхо «оторвалось» — за этой нужен глаз да глаз! Эта мигом отелится или выкинет.

У третьей он задерживается и дважды обходит ее. Это большая красивая корова с красным хвостом, из самых трудных. Габору Михаю такие противны, для него по-настоящему хороши только белые коровы с большими рогами и черной шеей, но барин очень любит этих: много молока, много мяса, хорошие шкуры.

Она стоит на лужайке, которую сама для себя высвободила, увертываясь от постоянно бесчинствующих быков и отгоняя игривых телушек и телят. (Вот ведь мудрость вынашивающей матери, пусть даже она всего-навсего скотинка!)

— Сдается мне, Габри, — говорит он сыну, который стоит в