Площадь - Чхе Ин Хун

А когда все в прошлом, когда обоим ясно, что продолжения не будет, не лучше ли снять взаимные обвинения? Это пойдет на пользу и тому и другому. Когда расстаешься с женщиной, возникает всепоглощающее чувство вины. Ведь как ни крути, а это жестокость.

Чувство, что он причинил вред другому, сопутствует победителю. А в самом деле, до какой степени один человек может навредить другому? Если говорят, что кто-то разрушил чужое будущее, то, выходит, он узурпировал место самого Бога. Человек не может разрушить судьбу другого человека. Он может испортить только свою собственную жизнь. А что касается отношений его и Юнай, то эта связь — всего лишь эпизод в длинной цепочке ее жизненного пути. И рассуждать об этом, как о событии из ряда вон выходящем, не стоит, нельзя этим принижать ее человеческое достоинство.

Он хотел любить, и необходимость думать о том, не запятнал ли, не уязвил ли, не погубил ли он подругу, была для него мучительной ношей. До того, как он бежал на Север, философия была для него всем. Она заменяла ему родителей, деньги, положение, давала надежду. В его стороне, где он прожил жизнь, которую трудно представить только как игры дворян-янбанов и их рабов, где люди не осмеливались даже думать, что сбудутся их сновидения, лишь философия могла быть последним прибежищем для добрых чувств. Может, это объясняется тем, что люди любого сословия — будь то государь или раб — испытывают такой страх перед повседневной жизнью, что без анализа не могли бы ее выдержать.

С башни философии Менджюн наблюдал за людьми, как за пейзажем. И тут неожиданно явилась Юнай.

Приблизилась, постучала в окно. Перескочив через подоконник, он нетерпеливо хватает ее за руки. Она было хотела войти в комнату, где на полках стоят толстые книги в золоченых переплетах, но Менджюн тянет ее на зеленеющий луг. В этой комнате нет ничего интересного, уверяет он. Пойдем отсюда. Я не хочу, чтобы на этом прекрасном лице от лишних раздумий появились предательские морщинки. Он делал так, жалея ее. Была ли эта жалость оскорбительна?

Менджюн медленно поднялся и сел. Посвежело. Он озяб. Он встал на ноги, потянулся, взглянул в небо. Длинным пунктиром по небу летел метеор. Говорят, кто за одну ночь увидит три метеора, у того будет счастливая судьба. Он ждет. И вот на другом краю неба еще один метеор. Увидеть бы и третий. Ждет долго, но напрасно. Третьего так и не видно. Закуривает. Вот и сигарета догорела, а метеора нет как нет. Он усмехнулся собственной глупости. Посмотрел вниз на палубу. Что ни говори, а он любил Юнай. Нигде не задерживаясь, он возвратился в свой кубрик.

Соседа нет. Видно, ушел куда-то по своим делам. Взобрался на верхнюю полку и только натянул на себя одеяло, как появился Пак.

— Ты где был?

— Да так… — Пак замялся, будто хотел скрыть что-то. Подошел к своей нижней полке и что-то слишком долго возился перед тем, как лечь. Тишина становилась все более напряженной. Первым нарушил молчание Пак:

— Завтра Гонконг. Нельзя ли там сойти на берег? Мы с товарищами толковали об этом. Тебя искали, но не нашли…

Опять то же самое! Он в сердцах отвернулся к стенке. Пак больше ничего не говорил.

Судно «Тагор» прибыло в Гонконг около восьми вечера, но было еще достаточно светло, чтобы различить контуры больших и малых судов. стоявших у причала.

Освобожденные военнопленные кучкой сбились на палубе и смотрели на Гонконг. Им хорошо было видно живописное скопление в гавани больших и малых судов разных форм и цветов, суета матросов на них, однако никого это зрелище не привлекало. Внимание было приковано к шумным улицам. Глаза неотрывно смотрели на море огней гигантского города. Холмистый рельеф подчеркивал прелесть пейзажа. Световой день еще не кончился, но по всему Гонконгу уже шли сполохи электрического освещения. Был тот самый предвечерний момент, когда свет и тьма как бы борются друг с другом. Вид был великолепен, но его созерцание не спасало пленных от тревоги, и тем более не прибавляло уверенности в завтрашнем дне. Уже целых пятнадцать дней они жили на корабле! И каких томительных дней! Все так ждали, когда «Тагор» станет на якорь. И вот Гонконг — первая стоянка со дня выхода в открытое море. Всех объединило нестерпимо жгучее желание немедленно сойти на берег. Пусть на часок, хотя бы на тридцать минут. Чуть размяться, походить, почувствовать твердую землю под ногами. Пятнадцать дней они были пленниками этого судна. Человек — существо странное. Если его долго держать в состоянии полного безделья, он готов уцепиться за любой пустяк и жизнь отдать за него, даже если этот пустяк достанется ему всего на мгновение. Все сгорали от желания пройтись по сверкающему в море огней причалу. Странные желания, передаваясь от сердца к сердцу, пробегая по нервам, как электрический ток, меняют атмосферное давление, создают нечто вроде завихрений циклона. Рождается неукротимая стихия, буйство безликой толпы. Эта стихия сейчас смерчем обрушилась на ту Площадь, где находился и Менджюн. Он сопротивлялся, стараясь освободиться из-под власти этой силы, способной на все, в том числе и на убийство. Ему тоже хочется сойти на берег. И в то же время он отвечает за общественный порядок среди пленных. Что будет с ним, если они взбунтуются и самовольно сойдут с корабля, не прислушаются к голосу разума? Согласно предписанию, пленные должны постоянно находиться на корабле, ни на миг не покидая его. Вплоть до прибытия на место назначения. Это было прекрасно известно каждому. В воздухе витало напряженное ожидание.

— Товарищ Ли!

Вздрогнув от неожиданности, Менджюн резко повернулся. Так и есть. Начинается именно то, чего он боялся больше всего. Возле него стоял Ким, один из троицы, что располагалась в кубрике номер двадцать шесть. Ким не понравился Менджюну с первой встречи, и он избегал общения с этим человеком. Этот Ким ко всем приставал, имел привычку злобно рассматривать собеседника исподлобья, вел себя нахально и вызывающе. Менджюн не отвел глаз от его тяжелого взгляда в упор и ждал, что тот скажет. Их медленно обтекала толпа, и незаметно Менджюн очутился в ее центре. Лицо у него горело.

— Товарищ Ли, давайте попробуем. Может, получится.

— Вы о чем?

Менджюн прекрасно знал, что имелось в виду.

— Высадку на берег.

— Это все уже не раз оговорено. Высаживаться на берег не будем, нам это не разрешено.

— Да кто ж