Площадь - Чхе Ин Хун
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Капитан сумрачно молчал. Втроем они вышли на палубу и направились в его каюту. Менджюн шел позади, разглядывая могучие плечи капитана. У самой двери в каюту он остановился.
— Господин капитан, разрешите, я зайду к вам попозже.
Тот согласно кивнул. Менджюн повернул назад и начал спускаться по лестнице. Почти у самой палубы его окликнули:
— Мистер Ли!
За ним шел Муради, держа в руке дымящуюся сигару.
Менджюн спустился на палубу и только тогда остановился и посмотрел вверх на приближавшегося Муради.
— Простите, господин Муради. Как-то все нескладно получилось.
Муради задержался на последней ступеньке и спросил, глядя сверху вниз:
— Мистер Ли, а вы не желаете сойти на берег?
Менджюн опешил от неожиданности, но через минуту пришел в себя и вник в сказанное. Он пожал протянутую руку и засмеялся:
— Откровенно говоря, пока такого желания нет. Буду очень благодарен, если в Калькутте выпьем за ваш счет.
Менджюн отправился на корму. Опершись на перила, долго смотрел на берег. Была глубокая ночь. Куда ни глянь — всюду полыхает море ярких разноцветных огней. От этого на улицах светло, как днем. Красив ночной Гонконг в гирляндах огней. Они ярче и заманчивей звезд в ночном небе. Таким волшебством веет от этой красоты, что становится вполне понятным недавнее безумство взбунтовавшихся пассажиров. «Не желаешь сойти на берег?» — спросили его. Он ответил, что нет, не желает. «Это действительно так?» Да, в самом деле, он не имеет такого желания. И совсем не потому, что неловко перед попутчиками. Ему больше нет до них никакого дела. Пусть делают, что хотят. У него голова занята другим. «Другими мыслями?» Нет, это не совсем точное выражение. Он весь напрягся. Его чуткое ухо уловило чье-то приближение. Это, должно быть, тот, кто подавал голос в темноте. Без сомнения, кто-то, ему неизвестный, вместе с ним сел на этот корабль и сопровождает его. Кто? Любопытно узнать.
Словно желая избавиться от наваждения, он вновь обратил взгляд на спящий город. Тот был как гигантский котел, доверху наполненный миллионами кипящих огоньков. Их бурление таило в себе силу, неподвластную человеческому разумению. Вспомнилось похожее зрелище. Это было куда севернее. У северных пределов огромной земли, которой принадлежит и этот порт. Вечерняя заря в маньчжурской степи, куда ему пришлось поехать вскоре после бегства на Север.
Стекла окон полыхали красным, будто охваченные пламенем. Совершенно особая, какая бывает только в Маньчжурии, вечерняя заря залила своим огнем всю Вселенную. Было душно, как при настоящем пожаре. Менджюн писал очередную корреспонденцию, которую завтра утром надо было переслать в Пхеньян. Нахлынувшее половодье огня потрясло его. Он бросил авторучку на стол, подошел к окну. Небо и землю поглотил безбрежный огненный океан. Облака, в этот час тихо дремавшие на горизонте, казались огромными кусками золотистого расплавленного стекла с краснорыжими каемками. Высокие пирамидальные тополя, растущие по обеим сторонам аллеи, которая вела к правлению корейского колхоза, выглядели понатыканными в землю пылающими метлами. Казалось, еще чуть-чуть, и все вокруг поглотит бушующий огонь зари. Необозримые кукурузные поля, протянувшиеся до горизонта, словно застыли в предсмертной агонии, охваченные огнем. Он посмотрел на свою грудь: по рубашке зайчиками прыгали огненные блики, как будто он сидел возле большого костра.
Это было настоящее вселенское огненное пиршество. И только его собственное сердце оставалось холодным. Давно уже ничто не трогало его. Давно ушел в прошлое прекрасный солнечный день, когда за городом на прогулке с компанией друзей он вдруг почувствовал присутствие Бога. Эта дорога пройдена. Его душа увяла, как увядает капустный лист, теряя свежесть и превращаясь в невзрачные серые ошметки. Никакого другого цвета, кроме пепельно-серого, не осталось. Целый год изнурительной усталости. Труден и долог путь. Надо бы остановиться, передохнуть. Нет сил идти дальше.
В тот памятный день, бродя по Инчхонскому причалу, он совершенно случайно познакомился с хозяином трактира. Этот ангел-хранитель, используя свои тайные связи, помог тогда Менджюну пробраться на катер, совершающий нелегальные рейсы на Север. Почему без Юнай? Он не мог предложить ей бежать с ним вместе из страны. Он не знал ее. У этой женщины была привычка начисто и моментально забывать о том, что было. В той ложбине на песке, еще хранившем тепло, накопленное за день, извиваясь, как апрельская ящерица, она кусала руки Менджюна. Ее тонкие руки так крепко обнимали его за шею, что, казалось, она их никогда не разомкнет. Когда они, наконец, поднимались, волосы обоих были полны песку и походили на мочалки. Вывернешь карман — песок. Снимешь туфлю и потрясешь — и здесь песок. А на следующий день она вообще не подпускала его к себе. Совсем как в первый раз, когда отчаянно сопротивлялась его поцелуям. Сидела холодная, бесстрастная, обхватив руками колени. Вместо человека по имени Юнай появлялось непонятное сильное животное. После их свиданий он был пьян от воспоминаний о ее жадных губах, от боли в плечах, где остались следы ее ногтей, от мысли, что он обрел близкого человека. И вдруг спустя всего день на том же самом месте она оказывала ему сопротивление, повергая в бездну. Накануне вечером он загадал: если завтра она его не оттолкнет, он откроется ей, предложит вместе бежать на Север. Но такого не произошло. Назавтра рядом с ним было то же самое неизвестное существо, хотя оно и состояло из плоти и крови Юнай. Назвать его женщиной было нельзя. Ему даже имени подходящего подобрать было невозможно.
Значит, Юнай не любит? Значит, все — ложь? Какие достоинства необходимы человеку, который любит другого человека? Это камень преткновения, о который споткнулось немало людей. Сколько человеческих судеб загублено из-за глупого, постыдного самолюбия! Нельзя так. Я могу быть счастлив лишь тогда, когда Юнай полна страсти. Так хотелось бы разрушить в ее душе стену, это табу. Лишь те мужчина и женщина, что преодолели эту преграду,
