Анхен и Мари. Выжженное сердце - Станислава Бер

– Я всё понимаю. Я не о том тебя прошу. Нашлись покупатели на вазы. У нас их целая коллекция, – сказала Ольга. – Покупателей на дачу неудобно приглашать, а у тебя дом в городе.

– Почему ты этим занимаешься, а не… он? – спросил бывший любовник с некой претензией на ревность.

– Он… приболел… после ссоры, – нашлась Ольга. – Так ты мне поможешь?

Расчёт был верным. Господин Кожелюбов не устоял, согласился сохранить у себя вазы и даже предпринял попытку соблазнить её.

– Не надо. Не время сейчас, – сказала Ольга, отстранив от себя руку бывшего любовника.

Вдвоём они быстро упаковали дорогую керамику, уложили вазы в бричку, и господин Кожелюбов уехал. Не сразу удалось уснуть. Не сразу. Ей всё казалось, что Иван Дмитриевич вот-вот встанет и пойдёт, как шаркающий бульдог, рыскать по дому в поисках свечей или молока. Вот Глашка вернулась с гулянки и лёгкой поступью крадётся по тёмного дому. Боится разбудить и получить взбучку от хозяев.

– Батюшки мои! Да что же это такое?! – воскликнула Ольга утром и с силой бросила на пол поднос с завтраком.

На крик прибежала Глашка, завопила, как оглашенная, увидев бледное лицо Ивана Дмитриевича с посиневшими губами, и сама сделалась бледной, того гляди, в обморок грохнется. Этого нам ещё не хватало. Ольга вытолкала её из комнаты и отправила за доктором.

– Ах, вот оно как! Ну, ну, – сказала вслух вдова, стоя у рабочего стола покойного.

Она рывком выдернула со стола желтоватый лист казённой бумаги. Взгляд бегал по ровным строчкам бланка, исписанного каллиграфическим почерком. Услышав голос доктора Цинкевича в доме, Ольга воровато оглянулась – делать нечего, госпожа Колбинская сложила бумаги за лиф платья.

Анхен убрала руку от пальцев арестованной и вмиг очутилась в кабинете на допросе. Она встала за спиной учителя и уставилась на Ольгу. Несмотря на помятость и потрёпанность, вдовушка была хороша – с вызовом смотрела на окружающих.

– Я не знаю, как вазы оказались в доме господина Кожелюбова, – упрямилась вдова.

Учитель фыркнул, собираясь возмущаться, но Анхен его опередила.

– Вы же попросили сами Александра у Вас керамику забрать. Дважды были у него. Сначала отношения выясняли, потом помочь просили. Зачем отпираться, милая Ольга Никифоровна?

Вдова бросила в художницу недобрый взгляд.

– Откуда Вы знаете? Разнюхали уже? Ну, ладно. Я признаюсь, что вазы увёз Александр. Мы с Сашенькой любим друг друга.

– Она врёт! С вазами помог, не спорю, но у нас с госпожой Колбинской ничего не было, и быть не могло. Я жену люблю. А ревнивому старому директору что-то показалось, вот он и разорался в гимназии.

– Ты что говоришь, Сашенька? Меня же на каторгу сошлют за убийство. Опомнись!

– Ни-че-го у нас не было, – чётко, по складам произнёс господин Кожелюбов, уставившись ясными, безупречно синими глазами на бывшую возлюбленную.

– Увести! Обоих, – досадливо махнул рукой городовому господин Громыкин.

Толстый служака, переваливаясь, толкая в спину арестованного и подталкивая вдову, вывел задержанных из кабинета.

– Во-первых, госпожа Ростоцкая, ещё раз повторяю, – начал рыжебородый дознаватель вполне мирным тихим тоном.

Анхен с первых звуков его голоса поняла – дело пахнет керосином, и натянула на лицо наивную улыбку.

– Куда Вы лезете с вопросами?! – заорал господин Громыкин. – Кто позволил?! Кто?

– Фёдор Осипович, барышня хотела как лучше, – хотел было заступиться господин Самолётов, но начальник жестом остановил его.

Дознаватель одёрнул жилет под клетчатым пиджаком, пригладил бороду и усы, подошёл к глупо улыбающейся барышне и протянул ей руку.

– Во-вторых, хвалю. Славно Вы её раскололи. Славно. Откуда узнали, что она была у него дважды?

– Подумалось просто, что захотела она после скандала с ним поговорить, – сказала госпожа Ростоцкая, пожав плечами. – Женская интуиция.

Она слегка задрала нос – её похвалил начальник! Господин Громыкин же крякнул и повернулся к делопроизводителю.

– Остаётся вопрос. Вопрос, да. Кто из них врёт? А?

– Ну, это же ясно, как Божий день, что учитель выкручивается, как уж на сковородке, – удивился господин Самолётов.

– Это ещё доказать надо. Да и вдове веры нет. Сколько уже разов лгала сердечная, юлила.

– Оба врут. Но никто из них не убийца, – уверенно сказала расхрабрившаяся Анхен.

– Всё! Довольно! Анна Николаевна, если Вам удалось разговорить подозреваемую, это ещё не значит, что можно теперь встревать в разговор и размышления начальства. Ясно Вам?

Дознаватель сам чувствовал, что версия с вдовой и её любовником проваливается, но услышать её от нахальной барышни, да ещё в таком тоне, был не готов. А ведь господин Орловский по головке его не погладит, если не увидит обвиняемых на скамье подсудимых. Может, и погладит, но только кавалерийской саблей по шее.

Фёдор Осипович прошёл к своему столу, но не сел, а остановился у арочного окна, вглядываясь в уличную мирскую суету. Многочисленные экипажи и пешеходы торопились по своим житейским делам.

– Знаете что? Езжайте-ка вы, молодые люди, сызнова к дому учителя. Поспрошайте там про вдовушку. Может, видел кто её? Поспрошайте, да, – распорядился он, не оглядываясь.

– А если не видел никто её там? – спросил делопроизводитель.

– Тогда извозчиков надобно поискать. С их помощью она добиралась туда, – вставила обиженная, но несломленная Анхен.

Господин Громыкин и господин Самолётов удивлённо на неё посмотрели – откуда знает про извозчика? – но спрашивать уже не стали.

Петербургская окраина выглядела потрясающе – аккуратные купеческие домики выстроились вряд, зелень ещё бушевала листвой, привнося в картину скудной северной природы краски, по чистому тротуару прогуливалась, как по Невскому проспекту, благообразная старушка в чепце.

– Вон та дама с собачкой явно с нами поделится чем-нибудь ценным, – предрёк господин Самолётов, выходя из экипажа и моментом оценивая обстановку.

– Вы полагаете? – усомнилась малоопытная в опросах населения госпожа Ростоцкая, выглядывая из кареты.

Старушка в вечернем прогулочном туалете чинно шагала, никуда не спеша. Рядом с ней бежала беленькая болонка и повизгивала, радуясь самому факту прогулки.

– Уверен, как поп в судном дне. Взгляните, как внимательно она нас рассматривает. Такие дамы – находка для полиции. Mon plus grand tresor! Сокровище!

Иван Филаретович помог Анхен спуститься, и они также чинно, как и старушка, прошлись по тротуару и подошли к гуляющей.

– Какой чудесный пёс! – воскликнул он и приподнял край шляпы, последний писк французской моды. – Моё почтение, мадам. Могу ли я его погладить? Обожаю таких собак.

– Можете, конечно, но это девочка. Жули, – разрешила старушка, благосклонно собрав морщинистый рот гузкой.

– Ах, прошу прощения! А Вы часто здесь гуляете? – продолжал расспрашивать полицейский, присаживаясь, чтобы погладить собачку.

Жули засуетилась, повизгивая.

– Вы не подумайте чего плохого. Мы из полиции.

– Каждый день гуляю. Мне