Якобы книга, или млечныемукидва - Антон Павлович Лосевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Воскресным полднем мы списались с Афиной, я предложил выбраться в любимый пригород, да и погода в тот день выдалась вполне благоволящей, задумчивой и глубокомысленной, как сама Афина. Сделав круг вокруг пруда в парке, болтая по мелочам о различных культурах и субкультурах, я предложил передохнуть, присев на скамейку. В тот трогательный миг мне сделалось невыносимо стыдно перед ней: за то, что вчерашний вечер я провел с ее соперницей, изо всех сил умалчивая теперь об этом и оправдывая себя тем, что и сам-то минувший вечер запомнил не во всех нюансах и деталях, упустив в какой-то момент контроль над еще происходящим и уже произошедшим.
Мало-помалу я подвел разговор с Афиной к волнующей меня теме. Разоткровенничавшись и как бы пытаясь уравновесить систему своей откровенностью, я поведал Афине о письме Моники, о его содержании и тамошних умозаключениях… Она смотрела на меня в священном ужасе, словно бы это я сам обвиняю ее в каких-то непотребствах и кознях, приписывая ей те качества, которых за ней нет и быть не может…
Выслушав меня предельно сосредоточенно, Афина решительно опровергла обвинения Моники, время от времени охая и ахая, дескать, и подумать не могла, что у той настолько остро развита склочность и склонность к интригам. Здесь у меня зрел соблазн порасспросить все-таки и про Нину Иоанновну, и про то секретное досье – что в нем значится еще, однако вслушиваясь в ее музыкальный голос, всматриваясь в умные глаза, я лишь укреплялся во мнении, что ну не может столь милое создание врать мне с три короба, да и опять же – ЗАЧЕМ?!?
Не оставалось никаких сомнений, что я вновь заплутал в трех сосенках отношений к двум этим барышням, снова они обе нравились мне, каждая по-своему, но в то же время я не мог определить еще, кто из них ведет со мной какую-то свою игру, и главное – для чего, а кто же говорит чистую правду…
Ощутив, что заметно похолодало, а Афина начала мерзнуть, я увел прогулку в сторону вокзала.
Голова 27. Фальсификация выбора
Долгой ночью с воскресенья на понедельник, в котором мне предстояло разменять казенную рубаху разводящего на строгий костюм руководящего, как-то мне, помнится, отчаянно не спалось. Возможно, виной тому была захмелевшая и горлопанящая школота, разгалдевшаяся во дворе и время от времени на скверном английском покрикивающая, будто панки не умирают. Но скорее, то был отголосок активно наполненных выходных: энергетика и событийность последних дней не давали мозгу уснуть. Так я вновь погрузился в раздумья об уходящей неделе в целом, в течение которой со мной случился стремительный переворот от разжалованного обратно в «лохи» гражданина до шефа ответственного участка могущественной структуры.
Как нередко и бывает после подобных ночей, проснулся я слишком уж рано, необычайно свежим, собранным и полностью готовым ко всему. Потому, наверное, и надумал отправиться в офис с утра пораньше, дабы успеть освоиться в новом кабинете и привнести в него что-нибудь свое: для этого я прихватил с собой любимую кружку цвета морской волны. Приехав на работу аж к десяти утра, вместо предписанных одиннадцати, я немало удивил таким поступком круглосуточных охранников с проходной, явно не привыкших к подобному служебному рвению и непредусмотренному появлению кого-либо: в проходной во всю дурь громыхал ласкающий их слух death chanson.
Пожалуй, меня немного покоробило, что со мной они стали теперь «на вы»: «Чего это вы ни свет ни заря сегодня пожаловали, Никита Парамонович?» – заинтересовался начальник смены. Хотя еще в прошлую пятницу, до моего назначения, тот сформулировал бы свой вопрос несравненно косноязычнее, что-нибудь вроде: «Ты че, братуха, попутал? Часы не туда перевел, млян?» Однако теперь я стал для них Никитой Парамоновичем, с которым нужно вести себя сколько-нибудь учтиво и обходительно, несмотря даже на то обстоятельство, что я продолжал приходить на службу ногами.
Войдя в свой отдельный от остальных кабинет, я нашел его слишком уж просторным для себя лично. Во мне вдруг вспыхнула на мгновение идея посадить сюда еще и Монику – вместе-то будет всяко веселей, но понимание того, что начинать свою руководящую деятельность с причуды было бы не слишком авторитетно – живо убило эту мысль.
Зато зароились другие. Снова и снова прокручивал я в уме все эти загадки без отгадок: про подозрительное поведение Моники и Афины, их конфликты и сближения, про уволившего меня, а затем уволившегося Минора Камоныча… и все-таки, волевым усилием, мне удалось оборвать мысленный круговорот, доколе? Пожалуй, я и сам был к тому времени изрядно утомлен этими думами, приходя уже к итоговому выводу, что на самом деле никаких загадок и нет – есть лишь естественный ход событий, которому я придаю какое-то усложненное значение, ища двойное дно там, где его нет. Постепенно я входил в состояние согласия с объективной реальностью: «Пусть все идет своим чередом, и если и есть какие-то странные игры, секреты, то скоро я обо всем узнаю, а если их нет, стоит угомониться и переключить внимание на то хорошее, которое, безусловно, случается и в моей жизни: и в последнее время – все чаще и гуще…»
Так я стоял в кабинете общего пользования и смотрел в окно: в окне транслировалась только красная кирпичная стена защищающего здание забора, со всех остальных окон второго этажа, впрочем, являлся тот же самый вид, а вот на третьем уровне мне бывать пока и не доводилось. Вот и я в тот момент словно бы почувствовал, что как бы уперся с этими загадками и загвоздками в глухую стену, а значит, настало время разворачиваться и двигаться куда-нибудь еще. В минуту тех размышлений рука отыскала
