Святой Вроцлав - Лукаш Орбитовский

Представьте себе, будто бы мозг — это громадное количество упаковок, кружащих в громадном складе памяти; у некоторых из них острые края или самые настоящие лезвия. Они то и рубят мясо у тебя в голове. Но вот некоторые, как дражайшая моя Малгося, умеют эти лезвия затупить, а упаковки запихнуть куда-нибудь глубоко-глубоко, куда не доходит свет. Каким образом — не знаю, но уже двумя днями позднее, она уже не думала о Святом Вроцлаве, о потопе в квартире и о крике над городом. Последняя неделя занятий доходила конца, затмевая все ужасы мира: отца, Святой Вроцлав и даже сдачу экзаменов на аттестат зрелости через четыре недели.

В тот день — а уже началась первая неделя апреля — дождь почти что и не шел, правда, солнце все еще было затянуто тучами. Малгося с Михалом шли сквозь забитый людьми Вроцлав. Горожане высыпали на улицу, как будто бы спеша на работу, но на самом деле в надежде, что сегодня наконец-то распогодится.

Поначалу они пошатались по городу, по всему Рынку и прилегающим улицам, до самой Доминиканской Галереи, рядом с которой они присели на автобусной остановке. Сидели они «верхом» на лавочке, соединившись коленями и губами, между ними лежала пачка сигарет и пакет сока.

Михал разболтался. В присутствии Малгоси он усилил свой единственный талант, то есть способность к живописной передаче всяческих идиотизмов. Сейчас он вел рассказ о тех фильмах, которые когда-то смотрел, о том, что один ловкач сделал другому такому же года три назад и как потом они выпивали до самого рассвета. Точно так же, как и Михал с каждым днем излагал свои бредни все красивее, так и Малгося развивалась в качестве слушательницы.

Перед ними проезжал автобус, девушка внезапно напряглась, повернула голову и чуть не свалилась под лавку.

— Блядь, блядь, блядь!.. — только и повторяла она. Михал не знал, что делать, ему казалось, что Малгося просто его подкалывает, но та пригнула парня к земле. Шепнула: — Не гляди, не гляди. — Тот не послушал, высматривая, что могло в такой степени перепугать его спутницу.

На первый взгляд — ничего необычного. Михал видел здание Доминиканской Галереи из бронзы и блестящего стекла, серого человечка с распростертыми руками под зданием («один из тех психов, у которых погода чего-то там переключила в мозгах»), вблизи же, по широкой улице непрерывно тащились автомобили. Большая часть — «опели» и «форды», привезенные из Германии или скупленные от обанкротившихся фирм; «малыш»[56], «мерин»[57] и экскурсионный автобус. Это от него Малгося пыталась укрыться, и только через пару секунд до Михала дошло: почему.

Из-за автобусных окон на них пялилось десятка два чертовски любопытных пар глаз. Класс Малгоси отправлялся в Ченстохову, чтобы там просить Деву Марию совершить чудо сдачи экзаменов на аттестат зрелости.

— Говорю же тебе: никаких проблем нет.

— Я…

— Расслабься. Или ты меня стыдишься?

— Не выступай, словно придурок.

Они сидели в пивной «Под Зеленым Петухом»[58] на Театральной, где были прелестные официантки, пиво за шесть злотых и достаточно затемненных местечек, чтобы скрыть собственные печали.

— Да ничего же все это не значит, — вновь начал мусолить тему Михал, — ну, видели, так и что? На десятилетнюю встречу выпускников тоже без меня пойдешь, так?

Девушка закашлялась от смеха. В Михале, как мне кажется это было мудрой чертой: любовь можно узнать и по способности развеселить, тем более, если ничего смешного уже нечего и сказать.

— А вот и не пойду, — в конце концов ответила Малгося, — все они гады. Никогда не могла предположить, что в одном классе может быть такая концентрация блядства.

— И что с того?

— Ничего. Только я предпочитаю, чтобы плохие люди знали о хороших как можно меньше.

Адам мог разговаривать только с ней. Он не совсем был уверен в том, что это настоящая беседа, он лишь раскрывал рот, а что-то говорило от его имени.

— Как ты считаешь, а что находится по той стороне? — спрашивала она.

— Даже представить не могу. Вот думаю, думаю, а так по-настоящему и не знаю. Я только видел сжигающий все и вся огонь.

— Огонь?

— Да, огонь.

Эва Хартман сражалась сама с собой; она инстинктивно прикрывалась одеялом, чтобы спрятать собственное тело. Через какое-то время она сориентировалась и одеяло чуточку сдвинула, а потом и полностью. Но рука тут же стремилась к низу, к пододеяльнику, чтобы закрыться снова. До девушки дошло, что не только Адам обращается к ней иначе, чем к другим. Она и сама изменилась. У нее остались только простейшие слова.

— И что с нами будет?

— Мы спасемся. Если только нам удастся добраться до Святого Вроцлава.

Эва погладила Адама по лицу.

— Тогда почему бы нам не отправиться уже сейчас?

— Я обязан спасти столько людей, сколько смогу.

— Зачем? Разве не будет лучше, чтобы они пропали? Чего хорошего они для тебя сделали?

Адам оперся на руках. Плечи и предплечья у него были странными: совершенно без мышц.

— Не знаю, — признался он. — Так мне было сказано.

Иначе он не мог, тут я знаю лучше других. Эва собирала мысли Адама в слова, как будто бы вкладывала руки в его голову и наводила там порядок.

— Ну подумай только, что тут говорить, — теперь она крепко обняла парня, ее рука была толщиной с его шею, — это место только для нас двоих. — Весь массив, черный и тихий; мы могли бы там жить. Адам, зачем сражаться, мучиться; ты только представь — Святой Вроцлав для нас одних. А они пускай посдыхают! Все! — стиснула Эва кулак. — Никто не заслужил! Никто! Они же тебя предадут! И при первой же возможности продадут.

— У меня есть монета.

— Монета… Адам, ты только подумай, подумай, — Эва не верила собственным словам, хотя они и казались ей красивыми. — А что если Бог создал Святой Вроцлав только лишь для нас двоих?

— Монета, — ответил ей Адам.

— Зачем ты все это делаешь?

Парень не отвечал. Съежился в себе самом. Проблема охватила его и начала открывать, глубоко под кожей, слово за словом, событие за событием, пока он не начал говорить уже от себя: Адам рассказывал Эве о Святом Вроцлаве, месте вне времени, которое будет существовать даже тогда, когда выгорит последняя звезда; о тепле внутри черных стен, о громадных пространствах, до которых докопались обитатели Святого Вроцлава. Там, говорил он, имеются гигантские залы, заполненные цветами, что растут на могилах; там имеется маленькое солнце, и дуют морские ветры; ты заходишь и сбрасываешь с себя страдание, а ты можешь лишь глянуть, как оно трепещет за тобой словно хвост ящерицы. Там нет ни дня, ни ночи — только вечный рассвет.

Еще говорил он об огне, который все вокруг, дома и деревья, испепелит, людей же превратит в ничто одним своим поцелуем; Великий Бабах над всем миром, истинное величие уничтожения. Адам сам верил в это и видел это: мгновение вспышки, багровая волна, оббегающая весь земной шар. Все надежды окажутся тщетными, — говорил он, — мы ничего не успеем сделать, помимо того, чтобы найти убежище.

Эву все эти рассказы никак не интересовали, ибо подобные вещи не происходят. Достаточно подумать и взвесить слова. Вот она и взвешивала слова, радуясь тому, что у нее имеется Адам, а еще размышляя над тем, как бы тут на Святом Вроцлаве подзаработать.

В некоторых других городах тоже появились свои святые места, еще же всю Польшу охватила странная мания сдирать штукатурку. Дети таким вот образом калечили детские сады, молодежь — школы, а студенты вместе с научными кадрами — институты с университетами. Если бы прошлись по какой-угодно лестничной клетке, то из-за каких-нибудь дверей до ваших ушей донеслись бы шаркающие звуки. Иногда и-за этого случались и скандалы, как в случае одного несчастного типа, который полностью содрал штукатурку с аттика костела Матери Божьей — Королевы Мучеников в Кутно. Схваченный на горячем, он объяснял, что хотел показать всем, будто бы Господь Бог в его приходе проживает в гораздо большей степени, чем во всех других.

Случались совершенно удивительные вещи. В Кракове появился тип, убежденный, будто бы в купленном им шкафу поселился ангел, и в действительности внутри шкафа размещается дворец, выполненный из золота 785 пробы и инкрустированный бриллиантами.

На Поморье, неподалеку от Тчева, выловили рыбу-епископа. Необычное существо имело чуть больше метра роста, темно-пурпурную чешую, огромное пузо и странной формы султан на голове. Животное еще жило, трепетало, как и всякая иная рыба, а треугольный плавник попеременно указывал то на небо, то на землю. Кто-то, еще обладавший остатками ума в голове, в конце концов, посоветовал бросить это чудо снова в море, только рыба сдохла перед тем, как ее взяли в руки.

Откуда-то появились кучи чудесных предметов, подаренных иными расами, космическими пришельцами или ангелами. Кто-то самовоспламенился, кто-то ходил по воде; люди левитировали или плевались ртутью. Я отгрыз больное крыло птицы; она жива и ужасно мне благодарна.