Мэрилин Монро - Дональд Спото

В понедельник, 4 июня, Мэрилин, хладнокровная, но взбешенная, пришла к выводу, что она вовсе не обязана работать, поскольку игра в подобной атмосфере является для нее только источником горечи. Юнис, не привыкшая видеть Мэрилин до такой степени разгневанной, позвонила Гринсону в Швейцарию, но он еще не добрался туда из Израиля. Одновременно Паула — которая вернулась в Лос-Анджелес и поселилась в «Шато-Мармон» готовая оказать помощь — позвонила на студию «Фокс», сообщив, что Мэрилин не приступит к работе, пока не свяжется со своими советниками и не проконсультируется с ними. Паула вполне рассудительно не упомянула при этом о своей договоренности с Мэрилин, что та не будет выступать в картине, от участия в реализации которой вскоре собирались отстранить ее репетитора. В это время сама Мэрилин связалась с Ли и с Ростенами, а также позвонила Ральфу Робертсу, Пат Ньюкомб, Аллану Снайдеру и Агнесс Фланеген. Быть может, это в процессе психотерапевтических сеансов ее научили добиваться реализации своих прав, но сейчас актриса хотела удостовериться, что ее друзья знают, насколько несчастной она себя чувствует. В этот день в павильоне отсняли сцены, занимающие две страницы сценария картины «С чем-то пришлось расстаться», и больше ничего не делалось, хотя официально производство ленты еще не было приостановлено. Незадолго до шести вечера Фил Фелдмен, вице-президент студии по финансовым вопросам, позвонил Милтону Радину, который, однако, не смог достоверно сказать ему, будет ли Мэрилин присутствовать на съемочной площадке во вторник или среду.

Во вторник, 5 июня, вечером юристы киностудии «Фокс» предостерегли Радина по поводу своей готовности возбудить против Мэрилин судебное дело о расторжении контракта, и Радин ответил на это, что понимает их позицию, но пока может сказать лишь следующее: Мэрилин попросила его позвонить в Швейцарию Гринсону и уговорить того возвратиться в Лос-Анджелес и найти выход из сложившейся ситуации.

Сходящий с ума от беспокойства Уэйнстайн тоже разговаривал по телефону с Гринсоном, который в действительности уже находился по дороге домой: вечером 6 июня, в среду, он прибыл в Лос-Анджелес. «Студия была просто обязана найти причину, оправдывающую прекращение производства картины», — констатировала Эвелин Мориарти, которая, как и вся остальная часть актерского коллектива и съемочной группы, пыталась скомпоновать мозаику событий последней недели в единое целое. Измученная этой ситуацией Паула позвонила ей и спросила: «Эвелин, а у нас есть какие-нибудь друзья?» Это был хороший вопрос.

Гринсон прямо с аэродрома поехал на Пятую Элен-драйв, потом отправился к себе домой, а на следующий день с утра снова был у Мэрилин. И с этого момента события приняли неожиданный оборот.

Противоречия в поведении Гринсона не поддаются однозначной оценке. С одной стороны, он считал состояние Мэрилин настолько опасным, что оставил своим детям, трем коллегам и родственнику (адвокату актрисы) специальные инструкции, касающиеся опеки над ней. Затем он уехал, а потом немедленно согласился вернуться, покинув жену и делая именно то, что психотерапевту в подобной ситуации делать нельзя: играл роль спасителя и строил из себя самого важного человека в ее жизни. Невзирая на гнев Мэрилин, Гринсон вполне мог бы доверить проблемы, связанные с карьерой актрисы, Радину и руководству киностудии, где они были бы решены в соответствии с законом; однако тем самым врачу Мэрилин пришлось бы признать, что имеются люди, равные ему, — а это означало для него наличие конкуренции.

Трудно установить, что произошло с их союзом, но отношение Гринсона к Мэрилин было ясным и недвусмысленным образом изложено в письме, которое он выслал две недели спустя своей подруге Люсиль Остроу и которое показывает, насколько врач был зол на себя, на Мэрилин и на ситуацию, ускользающую из-под его контроля. Ему не только пришлось прервать отпуск, — жаловался Гринсон своей знакомой, — но он был также вынужден отказаться от пребывания в Нью-Йорке, где собирался задержаться и сделать в своей поездке паузу, чтобы встретиться по служебным делам с Лео Ростеном, сходить на прием, который намеревалась устроить в его честь Дора Сахари, и посовещаться со своим издателем. Как написал Гринсон, все это ему пришлось отменить, чтобы спасать свою пациентку. Он добавил, что чувствовал себя идиотом, поскольку после его возвращения Мэрилин быстро пришла в себя и была в восторге, что избавилась от обязанности сниматься в кошмарном фильме. Взбешенный той массой хлопот, которые ему причинили, Гринсон написал в конце, что отменил визиты всех своих пациентов и снова регулярно встречается с этой шизофреничкой — но (хотелось бы спросить) кто его заставляет это делать? Гринсон, как он признается Остроу, чувствовал себя одиноким и несчастным; скорее всего, он, пока еще не признаваясь себе в этом, горько жалел, что позволил Мэрилин завладеть собой и своей семьей. Это письмо, написанное и отправленное 22 июня 1962 года, представляет собой горестную критику, исходящую из уст врача и нацеленную против его пациентки.

«Все люди [связанные с производством картины "С чем-то пришлось расстаться"] отдавали себе отчет в том, что Гринсон окрутил Мэрилин и подчинил ее себе, — сказал Уолтер Бернстайн. — Я всегда считал, что Мэрилин представляет собой хороший источник доходов для людей его покроя — из этой женщины можно было тянуть деньги не только за лечение, но даже за фабрикацию ее болезней. Считать актрису больной, зависящей от других и находящейся в беде — все это стало для него и ему подобных жизненной потребностью. В Ральфе Гринсоне чувствовалось нечто зловещее. Было хорошо известно, что он имеет на нее невероятное влияние».

Сьюзен Страсберг согласилась с этой оценкой: всестороннее участие Гринсона в жизни Мэрилин было секретом полишинеля, эдакой публичной тайной, о которой и говорить не приходилось.

Однако зависимость Мэрилин от Гринсона вызвала в конечном итоге не только его возмущение, но также гнев и ярость — причем даже еще большее неистовство, чем страсти, владевшие Мэрилин. «Если я ее чем-то затрагивал, — написал он Крис 20 августа, — то она вела себя так, словно наступил конец света, и не могла рассеяться и расслабиться до тех пор, пока не вернется покой, но покоя можно было достичь только через примирение или смерть». После того как Гринсон высказал такую заставляющую задуматься мысль, он признаётся, что его выводят из себя «постоянные жалобы» Мэрилин и что он испытывает «противоречивые чувства».

Но ведь это Гринсон на протяжении всей своей жизни имел склонность к иррациональным вспышкам гнева. Одному актеру и писателю, обратившемуся к нему за помощью, Гринсон посоветовал подыскать себе кого-нибудь другого, поскольку человеку «нужен психиатр, который бы его любил. Вы этого не понимаете — психиатры должны любить своих пациентов». Молодой человек ответил, что как раз прекрасно понимает это, но при условии, что «любовь» означает в данном случае заботу, поскольку в ином случае совет врача не представляется правильным. «В этот момент Гринсон впал в бешенство и начал истерически орать. Он полностью потерял контроль над собой и, честно говоря, перепугал меня. "Да как вы смеете возражать мне! — визжал он. — Ведь это я являюсь специалистом в этих вопросах, а не вы! Вы сильно ошибаетесь, и вообще вы сумасшедший, вы шизофреник!"» После трех встреч актер счел Гринсона «совершенно неуравновешенным психически. И тогда я сообразил, что большую часть его пациентов составляли матроны с Беверли-Хилс, утомленные игрой в теннис, или же кинозвезды, а он их всех ненавидел и, честно говоря, не особенно это скрывал». Другие бывшие пациенты Гринсона испытывали смущение из-за вторжения в их сексуальную жизнь и во время терапевтических сеансов всякий раз, когда могли, уклонялись от задаваемых им вопросов интимного характера. Ральф Гринсон проявлял злость также по отношению к своим коллегам и знакомым: просто он был человеком, которого не следовало провоцировать. В 1957 году он получил письмо от своего старого приятеля Джона Фроша, издателя «Журнала Американского психоаналитического общества». Тот информировал Гринсона, что представленное им эссе в его нынешнем виде непригодно к опубликованию. Это взбесило психиатра, и он ответил в тоне гневного недоверия, заполнив свое письмо рассуждениями на тему, почему это Фрош так дурно отнесся к нему и за что издатель столь очевидным образом мстит ему. 4 февраля 1957 года Фрош, изумленный обвинениями со стороны друга, ответил на это письмо, утверждая, что Гринсон вскипел совершенно беспричинно, поскольку издатель в своем решении руководствовался чисто деловыми соображениями по существу вопроса. Гринсон должен подумать над тем, чтобы переработать свою статью и вновь прислать ее в редакцию, — заканчивал Фрош, но этого так и не произошло.