Капитал (сборник) - Михаил Жаров

– Да, но разве здесь нет круглосуточного поста?

– Обязательно, Вань! Обязательно. В Доме Детства всегда пост из двух человек. Плюс Колёк, наш проверенный боец, который трудится по хозяйству. У него ноги болят, на завод ему нельзя.

Пока возвращались в роту, сделали зигзаг, чтобы пройти мимо жилых корпусов, бани, водонапорной вышки и продуктового склада.

– Провианта у нас достаточно, чтобы выдержать годовую блокаду, – учил Абрамыч. – Воду очищаем сами, чтобы из города не пустили яд.

В роте я не стал с ним спорить. Разделся, разобрал свой второй ярус и запрыгнул, радостно посучив в воздухе голыми ногами. Простынь была холодная, одеяло – колючее, кровать качалась и истерично скрипела. Словом, наличествовали все условия для крепкого солдатского сна. Бессонница в подобных условиях невозможна, сон наступает рефлекторно, как слюноотделение при виде поедаемого лимона.

Сквозь сон я слышал бесцеремонный топот и вялый мат парней, вернувшихся с завода. Они не тихарились ради меня, нового человека, и это означало, что я уже свой, нечего из-за меня соблюдать хорошие манеры.

4. Приём

Проснулся, как родился. Голова пустая, лежу, не помню, где я. Орут: «Караул-наряд, подъём! Подъём, суки рваные!» Вокруг скрип железа, вздохи, кряхтенье. Открыл глаза и вспомнил. Автобус, Сашка-рыжий, Абрамыч, клуб, чертёнок… Зажмурился, думая: «Уходите на фиг, и я встану».

– Гляди-ка, молодой-то щемит, – бросил кто-то в меня словесные камни. – Расслабленный боец.

– Оставь, пусть спит, – ответили ему. – Успеет охуеть от нас.

«Уматывайте, говорю!» – послал я из-под сомкнутых губ заклятие.

Снова сон.

Разбудила Ксюха. Пнула по кровати.

– Вставай, девица красная! Второе пришествие проспишь, – заголосила она, стаскивая с меня одеяло. – Ужинать пора.

Я сел на кровати и сгорбился, скрывая незваную эрекцию. Жалкий, в белом наряде Пьеро.

В окно пусто смотрела синяя, зимняя темень.

– Отойди! – пробубнил я. – Не мешай, оденусь.

– Больно нужен ты мне, тьфу на тебя! – Ксюха встала ко мне спиной, осанистая, с кобурой на круглом бедре.

Пока ходил умываться, встречал бойцов и ждал, что сейчас остановят и спросят: «Ты что за чмо? Сигареты есть? Упал, отжался». Однако они улыбались и тянулись здороваться.

К моему возвращению Ксюха уже заправила кровать и набила на одеяле квадратный кантик.

– Ладно тебе, я бы сам, – сказал ей, чувствуя, что начинаю стесняться её, человека здешнего, опытного – не то, что я, прирученный против воли.

– Тебе понравилось у нас? Только честно!

– Не знаю, – потупился я. – Коллектив, вроде, неплохой…

– Ну и слава богу!

Между казармой и столовой было метров двести. Я вмиг замёрз, влез в бушлат по глаза, а Ксюха вышагивала в кителе с расхристанным воротом.

– Тебе не холодно? – спросил её. – Минус двадцать, наверное.

Она запустила мне за ворот ладонь, горячую, как свежеиспеченный пирог.

– Я же не мёрзлик в отличие от тебя. Я наоборот. Чертовка.

Из столовой били музыкальные басы.

– Что это? У вас праздник сегодня? – сбавил я шаг.

– Ты ещё не проснулся, Вань? Я же тебе говорила, что вечером устраивается огонёк. И у нас, а не у вас.

– Может быть мне не ходить? Неудобно…

– Возьму сейчас за яйца и поведу, – пригрозила она ледяным голосом.

Столовая преобразилась. По углам гремели высокие дискотечные колонки. Пел «Ляпис Трубецкой» – «Капитал».

В левой руке «Сникерс»,

В правой руке «Марс».

Мой пиар-менеджер – Карл Маркс.

Капитал!.. Каапитал!…

Расставленные вдоль стен столы беспросветно изобиловали закусками, от разноцветья которых у меня зарябило в глазах и захотелось два пальца в рот.

За столами сидело человек сто.

– Рановато мы! – проорала Ксюха громче «Ляписа». – Половины людей нет.

Мы уселись, как молодожёны, на центральных местах, и Ксюха, отставив от себя чистую тарелку, придвинула блюдо, на котором возвышалась гора куриных ножек.

– Не могу ждать! – брызнула она мне в щёку слюнями. – Ем!

Передо мной стояла трёхлитровая банка томатного сока, коробка кефира и коробка топлёного молока.

– Гу-гу-гу! – полным ртом пробубнила Ксюха, показав обглоданной ножкой на банку и коробки.

– Понял, что для меня! – крикнул я, искоса любуясь другими ёмкостями, бутылками с водкой.

Люди прибывали. Мужчины и женщины, молодые и всякие. Кроме, разумеется, стариков. Все в военной форме и у всех дыбом – после бани – волосы.

Спустя две песни свободные места закончились.

Прибежал вприпрыжку Абрамыч с тощим вещмешком на плече. Встал посреди зала.

Музыка стихла.

– Дорогие мои! – подпрыгнул он. – Сегодня у нас необычный ужин. Сегодня мы отмечаем удачное окончание сложного мероприятия. Попрошу всех встать!

Грянуло «Прощание славянки». Люди единым движением поднялись на ноги. Я тоже встал и, чтобы не засмеяться на Ксюху прикусил губу.

Ксюха выпятила грудь, задрала подбородок и устремила в потолок страстный взор. Идеальный воин, если бы не набитые щёки и не масляный рот.

Музыка, победно ударив барабанами, смолкла.

– Прошу садиться! – объявил Абрамыч. – Итак, с огромной радостью сообщаю. В нашем полку прибыло! Возможно, последний ангельский потомок вернулся в родные Палестины. Потомок с приоритетом ангельской крови! – Абрамыч значительно поднял палец. – Главная заслуга в этом Ксении Аркадьевны Цап. Встань, Ксюш, позволь, дочь моя, полюбоваться тобой.

– Поесть не дадут! – пропыхтела Ксюха.

Она поднялась на полусогнутые ноги, помахала отцу куриной костью и снова плюхнулась на стул.

– Ксения, рискуя жизнью, провела блестящее внедрение за стенами Старого Ерусалимска и собрала массу важной информации касательно кровных качеств объекта. По итогам задания Цап Ксения Аркадьевна награждается почётным серебряным знаком «Отличник капитала».

Воздух колыхнулся от шумных, как стая голубей, аплодисментов.

– Амра! – закричали люди.

– Амраааа!

– Ксюш, подойди ко мне для вручения, – попросил Абрамыч, дождавшись тишины. – Подойди, красавица.

– На фиг мне твой значок! Не пойду! – взвизгнула Ксюха. – Вот моя награда, – она демонстративно ударила меня локтем. – И давайте уже есть.

– Совсем распустилась, – Абрамыч покачал головой. – Младший лейтенант ангельской гвардии Цап! Ко мне!

– Говорю, не пойду, – надулась Ксюха.

По столам пронеслись смешки.

– Иди, – шепнул я. – Из-за меня стесняешься?

– Ты-то молчи, – огрызнулась она, и с её носа посыпались слезинки.

Абрамыч крякнул, потоптался с ноги на ногу и сам подошёл к нашему столу.

– Спасибо, дочь. Ты молодец, – он достал из вещмешка и положил на стол красную пластмассовую коробочку. – А к дисциплине я тебя приучу, дрянь.

– Бе-бе, – буркнула она. – Клоун.

– Эх, Вань, держись, – сказал мне Абрамыч. – Дашь слабину, она тебя живьём съест. Кстати, встань-ка.

Он вывел меня в центр зала. Я сцепил за спиной руки и упёр в грудь подбородок. Решил отличаться от Ксюхи, выглядеть серьёзным.

– Мне нет надобности представлять Ивана, – начал Абрамыч. – Мы ежедневно обсуждали его личность на совещаниях. Все знаем, кто он, чей сын. Знаем, какую он имеет ценность для капитала. Помним, как узнав о том, что в Ерусалимск приехал новый человек по фамилии Столбов, мы задумались: а не наш ли он? Помним первые донесения от Ксении, когда стали подтверждаться наши догадки. Какую испытали радость! И вот он с нами. Амра!

– Амра! – отозвались люди.

Секундой позже они скандировали в один голос.

– Ам-ра! Ам-ра! Ам-ра!

– Ксюхе амра! – перекрыл общий хор остроносый Дима.

– Амра Ксюха! – подхватил рыжий Сашка.

– Ам-ра! Ам-ра!

– Это надолго, – наклонился ко мне Абрамыч. – Держи, – вынул он из вещмешка объёмную кобуру.

– Слишком просто у вас, – сказал я, отстраняя оружие. – Хоть бы присягу от меня приняли. А допустим, я ненормальный и начну сейчас палить? Да ещё водки выпью.

– Бери, блядь! – Абрамыч ткнул меня подарком в рёбра. – Вторая Ксюша, блядь. Пошёл вон, блядь, на место, сука!

– Служу отечеству! – выпалил я, хватая кобуру.

Путь к столу не запомнил.

Люди, наконец, угомонились, и с обеих от нас сторон послышался перезвон стопок.

– Мне тоже наливай, – угрюмо произнесла Ксюха. – Полную.

Время полетело скачками. Я приосанился и наблюдал за своей большой роднёй открыто, без утайки.

Пили вероломно. Ни за чтобы не сказал, что ангелы. Хохотали, без устали орали свою амру, а потом ринулись танцевать. При этом я не слышал среди них пьяной ругани, и никто не падал ниц.

– Вон, твоя Оля, с которой тебе завтра… – указала Ксюха взглядом. – С челюстью, как у Собчак.

Через стол от нас сидела девушка лет семнадцати, одетая в старую посеревшую форму. Лицо, глаза и волосы девушки были такими же беспросветно серыми, отчего возникало желание отряхнуть её от пыли. Как невидимы ночью чёрные кошки, так и она могла сливаться с вечерними сумерками.