Капитал (сборник) - Михаил Жаров

– Они подмешали в еду менструальную кровь чертовок?

Сашка моргнул.

– Капитал, – надломленным голосом проговорила Ксюха. – Капитал надо спасать, если он ещё жив.

Двери дрогнули, кто-то толкнул их снаружи.

– Абрамыч, ты здесь! – донеслось с улицы.

Мы переглянулись жалостливыми глазами, а Ольга встала в изготовку, будто собралась прыгать в длину.

– Тсс! Тихо лежим! – шикнул я на пленных.

– Здесь он! – крикнула Ксюха. – Совещание идёт. Что хотим?

– Заканчивайте, – отозвались снаружи. – Общий сбор в столовой. Будем решать судьбу капитала. Явка стопроцентная!

– Чья инициатива? – Ксюха добавила в свой голос железного лязга.

– Народная.

– Подождите, спрошу.

Ксюха сделала рисковую театральную паузу, а я лишний раз напомнил пленным о тишине.

– Руководство – говно! – ругались за дверями несколько голосов.

– Боятся они.

– А если они за Уралова и за капитал?

– Может, двери выбьем?

– Через пятнадцать минут придём! – перебила Ксюха зловещий разговор.

Настала новая пауза. Теперь снаружи.

Я глубоко вздохнул, и горло моё нечаянно издало писк, на который покосилась даже Ольга.

– Этот, как его… Иван с вами? – спросили из-за дверей.

Ксюха ответила не сразу, но ответила:

– С нами.

– Пусть тоже приходит!

Разразился хохот…

– Не опаздывайте!

Хохот стал удаляться.

– Думаем! – грудным басом заговорила Ксюха. – Что нам известно? Первое: капитал пока живой. Он им нужен, чтобы торговаться с Новым Ерусалимском. Второе: у нас есть время добраться до капитала, пока они будут решать, в каком виде его отдавать, живым или мёртвым. Третье: отрава начинает опьянять после устной обработки. Я думаю, что заговорщики уже провели полномасштабную пропаганду, и на эту минуту нам не найти союзников среди мужчин. Осеменители вырезаны. Третье: они ещё не поняли, что отрава не подействовала на женщин, иначе не стали бы разговаривать со мной. Сейчас женщины, как овцы, пойдут в столовую и запросто разоблачат себя. Их не пощадят. Фиг ли ты стоишь?! – Ксюха внезапно переключилась на Ольгу. – Ты пойдёшь босая? Снимая с кого-нибудь штаны и ботинки!

– Я не пойду с вами. Я не смогу, – пробормотала та. – Я не смогу, клянусь! Я здесь останусь. Я буду связанных охранять.

– Твоё право, – на удивление спокойно согласилась Ксюха. – А вы, Людмила, – перевела она взгляд на женщину, – вы с нами?

Я впервые за прошедший час присмотрелся к Людмиле. Она была широкая в плечах, мужиковатая. Из той породы баб, которые, волокут на себе, как тягловые лошади, нашу страну с её элитой, криминалом и пьяными мужьями.

– Конечно с вами, Ксюш. Что ты спрашиваешь! – ответила Людмила.

– Стрелять умеете?

– Скажешь тоже. Ни разу не попадала в мишень.

– Людмила, вот что! – Ксюха погладила её по крепкому плечу. – Идите в столовую. Может быть, у вас получится оповестить других женщин. Попробуйте общими силами задержать бесноватых.

– На смерть посылаешь Ксюш, – Людмила мягко улыбнулась. – Хотя не спорю. Вы тоже не за грибами собрались.

Ксюха перевела глаза на меня и уставилась с таким изумлением, словно я стоял в рыжем парике и с круглым носом на жгутике.

– Куда же я тебя втянула, бедный, – сказала она.

– Не сносить тебе ушей, – постарался говорить я игриво.

Перегружать себя трофеями не стали. В довесок к своим пистолетам взяли, чтобы не путаться, по одному аналогичному: я – Макарова, Ксюха – ТТ. Да запаслись магазинами. Плюс я разжился длинным, по колено, австрийским штыком времён Первой Империалистической.

Перед выходом Ксюха включила вентилятор и, подняв его на вытянутой руке, приблизила в упор к моему лицу.

– Немножко даже полезно, – сказала она. – Дыши глубже. Представь, что собираешься нырять.

Дрогни её рука, и стальные лопасти отсекли бы мне нос. Я в страхе зажмурился. «Возможно, сегодня меня убьют, – навеял ветер замечательную мысль, – а я даже не верю, что это творится наяву. Черти, капитал… Ещё вчера их не было. Да долбаный же ты Ерусалимск! И Старый, и Новый. Кончать надо с тобой. Крови твоей хочу!»

– Трогаемся! – сказал я, открыв глаза.

– Лопаются, то что надо! – заглянула в них Ксюха. – Ольга, запрись за нами! Людмила, выходим!

– Ксюш, как думаешь, – окликнула Ольга, – сколько будет действовать отрава?

– Откуда мне знать? Абрамыч сказал, что уже отпускает. Эй, Абрамыч, ты как?

– Сдохни! – прохрипел он.

– Сама видишь, – Ксюха выдернула прут из ручек. – Будем ждать, что к утру оклемаются.

За дверями она обняла Людмилу.

– Постарайся организовать женщин, не допускай истерик, командуй ими, бей. Действуйте вместе, жёстко, пробивайтесь к Дому Детства. Если у нас не получится, спасайте капитал вы. Уводите в бомбоубежище и сидите в нём, пока не прилетит Уралов.

Я пихал в рот снег, глотал его, обжигая холодом глотку. Давно не пил.

7. Бой

Нам требовалось обойти завод, миновать казарму, котельную, водонапорную вышку и углубиться в жилой район. Минут десять спешной ходьбы.

Благодаря фонарям и снегу мы смотрелись отчётливо, как жирные буквы на белой бумаге. Поэтому шли напропалую. Увидят, значит увидят.

– Думаешь, они выставили патрули? – просипел я промёрзшим от снега горлом.

– Не каркай, – одёрнула Ксюха.

Тишина стояла ледяная. Ни звука, ни эха, только наши скрипучие шаги и наше прерывистое дыхание.

– Будто просто гуляем по городу, – сказал я. – Люди спят, а мы с тобой возвращаемся из гостей. Сколько нужно Людмиле времени, чтобы добраться до столовой?

Ксюха не успела ответить. Где-то застрекотали фантастические сверчки.

– Это в столовой! Началось! – вскрикнула Ксюха. – Давай, со всех ног!

Она стартовала с собачьей скоростью. Унеслась вмиг.

Я рванул за ней, и спустя полминуты моё сердце подавилось кровью.

Вместо того чтобы набирать темп, оно от такта к такту деревенело, превращаясь в нечто инородное, что хотелось вынуть и выбросить.

Ксюха удалялась и не видела, что меня заносит то влево, то вправо, будто я и впрямь возвращался из гостей.

– Бейся! – приказывал я вслух. – Умри, но потом!

Земля внезапно встала передо мной вертикально, и я врезался в неё.

«Не сейчас, не так», – сонно молил я, вслушиваясь в затихающий стук.

Стук… Ст… ст… ст…

Время разделилось надвое. Моё и общее. Моё длилось минуту, общее – час. Также думаешь утром: ага, встаю, а на самом деле спишь безмерно.

Меня спас пещерный страх. Совсем рядом, над самой головой, громыхнул выстрел, и сердце – трусливая, мерзкая мышца! – вздрогнуло и ожило.

Мимо ковылял мужичок. В штанах и в одном ботинке. На спине, груди и животе широко улыбались чёрные раны. Он держал револьвер и после каждых двух-трёх шагов оборачивался назад и целился.

– Стой, чёрт проклятый! – кричала ему вслед женщина.

Она ползла на четвереньках.

– Бабьё… Бабьё… – пыхтел мужичок.

Я убил его с одного выстрела. В упор, в удивлённое лицо.

После обморока знобило. Ноги тряслись, и бежать я боялся. Пошёл быстрым шагом, ориентируясь на пожарную вышку.

Стрельба со стороны столовой стихла. Однако приближались одиночные выстрелы. Чуть-чуть и грянут в затылок.

Вышел на длинную аллею. Вдоль её росли рахитные скелеты тополей. Пожарная вышка торчала строго впереди.

В голове кружила паника мыслей о том, сколько я провалялся. Минут десять, не меньше.

Сзади послышались голоса и шаги.

Свернуть некуда.

– Живучие, как кошки! – взахлёб делился кто-то с кем-то.

– Да, бабы озверели, – через вздох соглашались с ним. – Минут пять с ними возились.

«Пять минут», – повторил я про себя, пригибая голову.

Меня обогнали двое парней.

– Что не торопишься, боец?

– В штаны насрал?

От Дома Детства в мою сторону бежал мальчик. Бежал, как бегают те, кто недавно научился ходить. Косолапил и сумбурно взмахивал руками. Кроме майки никакой другой одёжки на нём не было. Рот его был заклеен скотчем. Плакал он совсем неслышно, в себя.

За ним, в точности такой же походкой, следовал толстяк с воронёным ножом в руке. Ветеран – догадался я. У которого больные ноги.

– Держи его, – проворчал толстяк. – До чего ж шустрый. Упрел я с ним.

Мальчик, увидев меня, затопал босыми ножками, не догадываясь, куда ещё можно бежать.

– По рации передали, что вы там с девками дерётесь, да? – пыхтел толстяк. – А меня, хули, молодые за этим послали, хромого. Сами Ксюху дерут, а мне говорят: иди, догоняй. А у меня грыжа в позвоночнике…

Я убрал пистолет в карман бушлата и подхватил мальчика на руки. Он стал вырываться. Пришлось закинуть его на плечо и сильно прижать.

– Неси ко мне, – сказал толстяк. – Он последний.

Я вынул из железных ножен штык.

– Сам? – толстяк посмотрел на меня с уважением. – Охота тебе мараться. Давай, говорю. У меня уже вся одежда испачкана.

Сначала я выбил у него нож, отрубив ему большой палец. Затем заколол его.

– Ты кто? – не понимал он, оседая своим огромным весом на землю. – Всерьёз ведь колешь. Брось!