Капитал (сборник) - Михаил Жаров

Пили вероломно. Ни за чтобы не сказал, что ангелы. Хохотали, без устали орали свою амру, а потом ринулись танцевать. При этом я не слышал среди них пьяной ругани, и никто не падал ниц.

– Вон, твоя Оля, с которой тебе завтра… – указала Ксюха взглядом. – С челюстью, как у Собчак.

Через стол от нас сидела девушка лет семнадцати, одетая в старую посеревшую форму. Лицо, глаза и волосы девушки были такими же беспросветно серыми, отчего возникало желание отряхнуть её от пыли. Как невидимы ночью чёрные кошки, так и она могла сливаться с вечерними сумерками.

Челюсть же у неё, действительно, преобладала над прочей внешностью. Казалось, что девушка, шутки ради, спрятала в рот шарик для игры в пинг-понг.

– Я ещё не давал согласия.

– Не убудет с тебя, – напряжённо усмехнулась Ксюха. – Наконец-то, медляк заиграл. Пойдём танцевать!

– А пойдём. Может быть, повеселеешь, – я закрепил на портупее кобуру и поднялся.

Яркий свет и люди с большими тараканами в головах смущали меня. Я уткнулся носом в Ксюхину шею и закрыл глаза. Пел неизменный «Ляпис»

Когда эта девочка рядом со мной,

Мне нет под солнцем страха и нет под луной.

Когда эта девочка мне смотрит в глаза,

Я не чувствую боли, не чувствую зла

– Смотри-смотри, уралиха, – прошипела Ксюха. – Знай свой шесток.

Открыв глаза, я обнаружил, что мы кружимся напротив серой девушки. Она держала во рту уже теннисный мячик. Мне стало жалко её.

– Скажи, что лучше – быть ушастой, чем челюстястой, да? – уставилась на меня Ксюха.

– Вас, ерусалимцев, не поймёшь, – отклонился я, чтобы в моё лицо не вонзились ресницы. – То будь быком-осеменителем, то получи ревность.

– Давай за мной! – Ксюха потянула меня к расписной стене. – Пусть видит и завидует. Я бы с такой челюстью бороду Деда Мороза носила.

Под молотобойцем пряталась низкая дверца, которую я не заметил утром. В неё-то мы и забежали.

– Это обеденный кабинет Уралова, – пояснила Ксюха. – Сюда кроме него никто не входит. Будь спокоен.

– И ты у всех на глазах затащила меня, чужака?

– Пусть только кто слово скажет – я устрою.

В крохотном помещении умещались стол, покрытый пошлой клеёнкой с котятами, корявый стул, достойный того, чтобы вворачивать с него лампочки, не снимая обувь, и квадратный буфет, красное место которому в гараже под инструменты. Иное впечатление производила хранившаяся в буфете армада коньячных бутылок.

– Он коньяк любит, – Ксюха достала бутылку армянского «Nairi», – а мы, будто нелюди, водку пьём.

– Зря ты жалуешься, Ксюш, – возразил я. – По-моему, вы живёте, как у Христа за пазухой. При этом, если не ошибаюсь, Уралов в одиночку содержит вас.

– Не обращай внимания, я просто сильно злая, – Ксюха выудила из буфета два круглых, как дураки, бокала. – Даже сытость не помогает. Это, кстати, странно…

– Из-за чего злая?

– Да так, – она шмыгнула носом.

– Говори, про какую пакость я ещё не знаю.

Ксюха через края разлила коньяк и замарала клеёнку.

– Отвечай.

– Сначала выпьем. За встречу!

Мы осторожно, будто нас могли услышать за бушующей музыкой, чокнулись и сделали по быстрому глотку.

– Только Абрамычу не говори, – Ксюхины глаза нехорошо блеснули. – Он подстраховщик и ссыкун, а фиг ли скрывать!

– Ну?

– Ты правильно назвал себя осеменителем. Завтра тебе идти к Ольге, а потом к десяти другим. Или двадцати. И к здоровым тёткам в том числе.

Я упал на единственный стул.

– Кроме чистого, золотого капитала мы плодим капитал серебряный, – говорила Ксюха. – Старые осеменители, – у нас их четверо, – сделали своё дело. Дети ж должны быть от разных отцов, и не только Ураловские. Другим женщинам тоже надо оздоровлять потомство.

Она замолчала. В дверь билась музыка. Коньяк в моей руке чувствовал мой пульс и вздрагивал мелкой рябью.

– Отныне ты знаешь все свои обязанности, – Ксюха кисло улыбнулась. – Могу я, по-твоему, чуток приревновать? Имею право?

– Чуток? Пожалуй, ты имеешь право пристрелить меня.

– Думала. Но получится, что ни себе ни людям.

– Догадываюсь, что со взрослыми дамами придётся не по разу, – я махнул в себя весь бокал. – Хух! Всё-таки возраст.

– Может быть, год будешь трудиться или дольше.

– С другой стороны, – я потянулся до хруста в спине и стуле, – работа интересная…

– Свинья! – Ксюха жарко покраснела.

– И от вашего завода смогу отлынивать. Скажу, устал, силы нужны. Никто не поспорит. Да я здесь устроюсь, как граф! Довольно патриотизма, пора жить в своё удовольствие.

– Свинья! – Ксюха подпрыгнула, выказав родство с командиром роты ангельского легиона. – Ты мне первой сделаешь ребёнка! Прямо сейчас!

– Мы же раньше…

– Я предохранялась. Ты тогда ещё не прошёл проверку на живучесть.

– Сразу бы и проверили. Чего тянули?

– До тебя Сашка семерых проверял, и всякий раз точно в голову. С тобой решили не спешить.

– Неужто я бессмертный?

– Захотел! Со второго-третьего выстрела тебя можно убить. И не заговаривай меня! Я хочу раньше уралихи…

Ксюха легла грудью на стол, выпятила зад, и в это время оборвалась музыка.

– Не мешаем друг другу! Строимся по взводам! – заполонил столовую голос Абрамыча. – Первый взвод, шагом марш на выход! Второй взвод…

– Нападение, – сказала Ксюха, выпрямляясь. – Что-то они рано сегодня. До полуночи ещё час. Не к добру.

Мы вышли.

Абрамыч, размахивая рацией, строил женщин:

– Курицы, бля! Завтра строевую подготовку вам устрою. Уралова, ты-то! Ты-то! Вставай в конец, если не помнишь своего места. На выход, пизды!

– Абрамыч! – позвала Ксюха.

– Вы здесь? – он подпрыгнул выше обычного. – Я ёбну вас обоих, ей-богу! Ксюша, блудня, бери Ваньку и бегом на седьмой участок!

– Штурмуют ворота, – шипела в его руке рация, – как большевики Зимний.

5. Боевое крещение

Седьмой участок тянулся вдоль парка.

– Абрамыч специально послал нас сюда, – тихо, одним паром изо рта, говорила Ксюха. – Никогда здесь не назначалось усиление.

Ворота теперь находились в километре от нас, в противоположном конце звезды. Там мягко ухала стрельба, и, казалось, что наступил Новый год, народ радуется, пускает салюты, а мы, двое, никем не позваны.

По одну сторону от нас спал парк. Сосны сквозь сон скрипуче всхлипывали и качали заиндевевшими шевелюрами. Черный мороз кусал их.

По другую сторону возвышалась безразличная к холоду бетонная стена.

– За ней чистое поле, – поучала Ксюха. – Оно хорошо просматривается часовым. Никто не полезет, а если и полезет, то зря.

Мы шли друг за дружкой по узкой тропинке, Ксюха впереди. Во мне не осталось ни косточки, которая бы не промёрзла до хрустального звона.

Раза три мы проходили мимо вышки, и Ксюха приветственно взмахивала рукой часовому. Тот не отвечал ей, молодец. Нёс службу согласно уставу, «ни на что не отвлекаясь».

– Нет, не представляю жизни у вас, – бубнил я в поднятый ворот. – Шутки шутками, но не представляю. Странные вы.

– Привыкнешь, понравится, – густо парила Ксюха. – У нас весело. Много праздников, много вольностей. Много любви. Больше, чем в обычной жизни.

– За любовь отвечают осеменители?

– При чём тут они? У нас мальчики с мальчиками, девочки с девочками.

Моя нога соскользнула с тропинки, и я рухнул лицом в сугроб. Руки остались в карманах.

– Повтори, – сплюнув снег, прохрипел я.

– Вставай, чучело! – Ксюха переломилась от смеха. – Что повторить-то? Про любовь? Привыкай, у нас это нормально. Даже рекомендуется. Даже обязательно.

Я выкарабкался из снега, набрав его за воротник.

– Скажи, что врёшь, – шагнул я к ней, не отряхаясь, – или побью.

– Ничего не шучу, – она заблаговременно сжала кулаки. – Не паникуй ты. Тебя никто неволить не станет. И вообще, мог бы сам догадаться. Во-первых, того требует чёртова кровь, а во-вторых, нельзя нам плодить себе подобных. Наша цель – ангельский капитал.

– Хочешь сказать, все мужчины, которых я сегодня видел…

– Кроме осеменителей, – Ксюха виновато улыбнулась. – Надо будет вам познакомиться.

– Ну а брат твой, Сашка?

– Сашка мой порядочный! Ты про него гадостей не думай, – ответила она басовито. – Он не блядун, как многие здесь, он однолюб. У него уже три года парень из второго взвода. На них приятно посмотреть. Увидишь, согласишься.

– А Абрамыч, отец ваш?

– Ооо, вот это блядун так блядун! Но только, когда выпьет, а пьёт он раз в полгода. За ним надо день и ночь смотреть, чтобы в Новый Ерусалимск не сбежал.

– Зачем в Новый Ерусалимск?

– Мужиков снимать, зачем ещё ходят.

– Тьфу! – я сорвал с себя шапку и бросил её под ноги. – Угораздило меня попасть к вам. Ты-то у меня хоть без этого?

– Без! – Ксюха самодовольно задрала подбородок. – До тебя я жила с женщиной старше меня на десять лет, но мне было скучно. Моё – чтобы с мужчиной.

– Чем же вы лучше их? – я вскинул руку, показывая за стену забора.

– Ванька! – Ксюха щёлкнула зубами. – Начинай сам понимать. Мы пытаемся исправиться и народить новое поколение, которое будет не такое, как мы. Капитал!