Капитал (сборник) - Михаил Жаров

– Приятный разговор… – я налил и выпил. – Ксюх, а у бесноватых есть капитал?

– Им не надо. Они уже готовые.

– То есть они в чистом виде черти?

– Нет, не черти, хотя почти. Чистый капитал у них никогда не появится, потому что человек, как говорится, сотворён «по образу и подобию». – Ксюха повеселела и погналась за скачущей пробкой. – Ни один человек никогда не станет настоящим чёртом.

– Наверное, у них всё равно что-нибудь проступает внешне? Да-нет?

– Проступает, ещё как, – она поставила на пол две пустые бутылки – ворота. – Иди играть!

– Что у них, рога лезут? – остался я на месте.

– Во-первых, у бесноватых нарушен обмен веществ. Блин, промахнулась!.. Из-за этого неправильно работают железы. Когда бесноватые потеют, то от них пахнет трупами. Попала! Видел?.. Во-вторых, изменено строение половых органов. У мужчин гнутые-перегнутые. Бывают кольцами, бывают свёрлами… Мимо!.. а у женщин клиторы-переростки. Вылезают из пёзд, как писюны у кобелей. Опять мимо, что ты будешь делать!.. Помнишь стрелочницу Наталью Робертовну? Она имеет всю станцию. И работников, и работниц. Может часами без передышки. До бешенства, потому что не получается кончить. Рычит и кусается. Гол!.. И тебя она хотела…

В столовую вбежал остроносый Дима.

– Абрамыч зовёт! В клуб!

Посреди вестибюля сидел в кресле зарёванный Сашка. Руки его были примотаны скотчем к подлокотникам. Перед ним на низком шахматном столике стоял, но пока не работал, вентилятор. По полу тянулся провод переноски.

Вокруг собрались пятеро мужчин, из которых я знал только Диму да Абрамыча, и одна женщина, которая держала на весу планшет с чистым листом. Стенографистка.

Абрамыч сидел на корточках сбоку от кресла и ласково, словно на исповеди, спрашивал Сашку:

– Ты хотя бы догадывался? Скажи без «Ночи». У него ведь и телефон был с номером Зурбагана.

– Пап… Абрамыч… – лепетал Сашка. – Оставьте вы меня сейчас, а? Потом издевайтесь, но не сейчас. Я больше вас убит. Пап…

– В парке флажки были выставлены, ориентиры. Бесноватые их по ходу в снег прятали. Дело-то хуже некуда. Измена. Скажи, кто ещё замешан. Что нам ждать и когда. Даю слово офицера, что спокойно уйдёшь за забор. Живи среди бесноватых, если они тебя примут.

– Абрамыч, я не верю про него! – взвыл Сашка.

Ксюха нарезала по вестибюлю круги, заглядывала в стенды, трогала стёкла. На Сашку не оборачивалась.

Включили вентилятор. Абрамычу пришлось придерживать его, чтобы не уехал и не упал со стола.

Сашка отворачивался, задерживал дыхание и через минуту простонал, кусая губы:

– Хватит уже. Или хотите, чтобы у меня сердце лопнуло от злости?

Через пять минут у него текла по подбородку кровь, а глаза стали красными и юркими, как у крысы.

– Ты знал о диверсии? – спросил Абрамыч, выключив вентилятор.

Сашка плюнул в него, но слюна была разжижена кровью, и вместо плевка получился фонтанчик брызг.

– Старый Ерусалимск загнётся в муках сегодня же и навсегда, – проговорил он, чавкая искусанным языком. – Никакие Ураловы его больше не поднимут, потому что не останется никого. Всем конец, всем.

– Кто и когда вас завербовал, обработал? – спокойно спрашивал Абрамыч.

– Эх ты! Старый педик! – рассмеялся Сашка, показывая рубиновые зубы. – Никто нас не обрабатывал. Сами дошли, что так жить нельзя. Что у нас есть? Казарма, одинаковая одежда, тюремные стены и басня о капитале, который нам не всрался.

– Кому «нам»?

– Нам, молодым. Тебе-то уже ничего не надо, а мы жить хотим. Что нам дал Уралов? Только жрачку. Остальное – тюремщина.

– И сколько вас?

Сашка склонил голову и стал быстро-быстро водить челюстью, что-то перетирая во рту.

– Сколько вас? Назови число. Имена я не спрашиваю.

– Он язык откусывает! – вскрикнула Ксюха.

Она подскочила к Сашке, вцепилась пальцами в его щёки и – опоздала. Он приоткрыл рот и выронил себе на грудь красный шмоток.

Ксюха врезала ему оглушительную оплеуху.

– Позор! – взвизгнула она, принимаясь бить ещё и ещё. – Всех опозорил! Отца, меня…

Никто не вмешивался. Смотрели. Поэтому оттащил Ксюху я. Прижал её к стене между стендами, обнял за голову.

– Санёк, Санёк, – подал голос Дима. – Глупый ты. Нет бы высказался на собрании. Придумали бы, как сделать жизнь лучше. Хрен его знает: заключили бы с бесноватыми договор, отдали б часть капитала, и вот тебе свободный выход, гуляй на здоровье. Глупый ты, Сань.

Ксюха замерла в моих руках.

– Прав. Как ни крути, прав Сашка, – сказал незнакомый мне мужичок с лицом, пронизанным печальными морщинами. – Нет здесь жизни. Тюрьма.

– Что?! – Ксюха вытянула шею и посмотрела на мужичка круглыми глазами.

– То есть я хотел сказать… – в изобилии морщин потерялись глаза, нос и рот. – …Я хотел сказать, что молодым скучно здесь. Им бы развеяться, в отпуска поездить.

Ксюха оттолкнула меня и вынула из нарукавного кармана железные очки.

– Э, ребята! А что это из вас черти-то лезут?! – воскликнула она, нацепив очки. – Ну-ка стойте, не шевелитесь. Тааак… – она прошлась по вестибюлю. – С Людмилой, со мной и с Ваней всё в порядке, а другие в шерсти и с рогами. Абрамыч! – встала перед отцом. – Разве не чувствуешь? У тебя тоже свиное рыло.

– Ты не слишком много берёшь на себя, родная? – проворчал Абрамыч.

– Я не шучу. Тебе срочно нужен сеанс «Света». Или снимай с себя полномочия.

– Ах ты стерва! – Абрамыч сорвал с её лица очки и швырнул их об пол.

Осколки линз разбежались по самым дальним углам вестибюля.

– У меня тоже вот, где всё! – Абрамыч шаркнул ребром ладони себе по горлу. – Я бы своими руками Уралова придушил. Устроил, сука, цирк. Породу улучшать придумал, фашист.

– Абрамыч, остынь! – прикрикнула на него Ксюха. – Вы почему-то в бесноватых превратились. Прикажи людям сдать оружие и сдай сам.

– Не смей орать, выдра, – подступил к ней, сжимая кулаки, Дима.

– Отрезать ей язык! Пусть пострадает, как брат, – взорвался морщинистый. – Абрамыч, дай приказ!

Двое крутолобых без слов взяли Ксюху под руки.

– Вы с ума сошли! – зычно проголосила женщина с планшетом. – Абрамыч, угомони людей!

– Ещё одна, – оскалился морщинистый, расстёгивая кобуру.

Я достал свой пистолет первым.

– На пол черти! – проорал им и выстрелил в стенд с доспехами.

Высокий потолок и широкий простор вестибюля в разы усилили грохот выстрела. На пол упали все, и Ксюха с ними. Она зажала руками уши.

Я бросился разоружать мужчин, изрыгая неслышную ни для кого брань. Ксюха, молодец, быстро опомнилась, вскочила помогать мне, по ходу дела раздавая бесноватым пинки, а то и прыгая на них обеими ногами. Абрамыч попытался удержать свой Стечкин, за что получил люлей от нас обоих.

Связывали бесноватых мы уже втроём, с Людмилой.

– Из-за чего они помешались? – спросил я Ксюху. – стягивая портупею на руках последнего бесноватого. – Такое часто среди вас?

– Никогда не было, – хныкнула она.

– Что же мы про нашего ангелоподобного Ванюшу забыли? – прохрипел Дима. – Надо было его сразу прибить. Абрамыч, мать ети, ты почему сплоховал, командир хренов?

– Замолчи, Дим, – отозвался тот. – Ты не понял, что мы помешались? Меня сейчас, кажется, отпустило, но, того гляди, опять накроет. Беда, мужики…

– Беда, Абрамыч! – ворвалась с улицы Ольга Уралова. – Еле нашла вас!

На её плечах поверх ночной сорочки висел распахнутый китель. Ноги её были босые, на пальцах таял снег.

– Где Абрамыч? – промолвила она, разглядывая поле брани.

– Я за него, – выступила навстречу ей Ксюха. – Что за беда?

Ольга села от страха на пол.

– Вань, сделай доброе дело, – повернулась ко мне Ксюха. – Возьми из стенда арматуру, продень её в дверные ручки. Похоже, везде началось.

– Не убивай, Ксюш, – прошептала Ольга.

– Да сдалась ты мне! Что за беда, спрашиваю?

– Мужчины очумели, – рассказывала Ольга. – Не спят, валят на улицу. С завода ночная смена вышла. Ругаются. Меня хватали…

– И зачем тебе понадобился Абрамыч? – перебила её Ксюха. – Почему не побежала сразу в Дом Детства проводить эвакуацию?

– Не подумала… Прости, Ксюш…

– Кто осеменителей зарезал?

– Не знаю. Я уже спать легла, слышу, в соседней келье поросята хрюкают. Пошла посмотреть, а там двери нараспашку, и у парней шеи перерезаны. – Ольга понизила голос. – Я не знала, что люди хрюкают, когда их режут.

– Кого-нибудь встретила рядом? – спросил я.

– Только в спину видела. Троих. Если не обозналась, то это наши повара.

Ксюха подошла к привязанному Сашке. Он улыбался липкими от крови губами и часто сглатывал.

– Повара? – спросила она. – Это они заговорщики?

Сашка согласно моргнул.

– Это они отравили мужчин? Чем?

Он собрал пальцы правой руки в щепоть и показал, будто пишет.

– Поняла тебя! Сейчас!

Ксюха отыскала на полу брошенный планшет и поднесла его брату. Вставила ему в пальцы ручку.

Двигая одной кистью, Сашка коряво написал: «Менструация».