Фарфоровое лето - Элизабет Хауэр

Руди, в восторге от своей идеи, одним движением руки отмел все сомнения Бенедикта и объявил: «Она обрадуется. Жутко обрадуется, уж можешь мне поверить».

Судя по всему, она не обрадовалась. Позже Бенедикт узнал от Руди, что старая чудаковатая Агнес позволила ему пройти с ней рядом лишь пару шагов, совсем не обратила внимания на дорогие цветы и не оценила по достоинству его блестящей идеи.

— В общем, она по-прежнему меня презирает, — заключил Руди. — Но я не собираюсь расстраиваться по этому поводу.

У Бенедикта было мрачное предчувствие, что очередное спонтанное решение Руди, тайная покупка цветного телевизора, не вызовет восторга у его отца. С предложением Бенедикта сначала обсудить это дело с Венцелем Руди не согласился.

— А если он упрется? Тогда мы еще неизвестно сколько времени будем пялиться на черно-белый экран, воображая себе цвета. Нужно поставить его перед свершившимся фактом.

Когда Бенедикт появился на веранде, ему сразу же бросился в глаза телевизор, чужеродное тело в коричневом пластмассовом корпусе, с серебристо-серым экраном. Он занял целый угол, широко раскинувшись в обе стороны, неустойчиво балансируя на белой ножке, кажущейся слишком тонкой. Швейная машинка исчезла.

— Потрясающе, правда? — сказал Руди. Он сидел на полу, скрестив ноги по-турецки и вперившись глазами в телевизор. — Обрати внимание на изображение. Автоматическая регулировка контраста. Дистанционное управление на инфракрасных лучах. Предусмотрено подключение внешних приборов. Стопроцентное качество модуляции.

Быстро сменяя друг друга, появлялись и исчезали картинки, слышались обрывки слов. Пальцы Руди скользили по кнопкам дистанционного управления, как руки сумасшедшего пианиста по клавишам рояля.

— Бенедикт, ты слышал, что я сказал? Предусмотрено подключение внешних приборов. Обрати внимание, что я сейчас подсоединю.

Бенедикт уселся на деревянную скамейку. Он сопротивлялся чарам, не хотел, чтобы его тоже захватило воодушевление друга. Руди вышел и вернулся с большим полиэтиленовым мешком.

— Пропадать, так с музыкой, — сказал он и начал распаковывать мешок. — Я взял еще и приставку. Видеоигра с кассетами. Чтобы в этой хибаре повеяло духом перемен.

Теперь и Бенедикт уселся рядом с Руди на пол.

Они быстро освоили правила игры. Расстреливали крылатые ракеты и топили атомные подводные лодки, подбивали танки и посылали космические корабли против астероидов, взрывали НЛО и спутники. Маленькое помещение наполнилось их смехом, вскриками, их возбужденными голосами, непривычным гулом и пощелкиванием джойстика.

Они не заметили, как вошел Венцель Чапек. Лишь включенный верхний свет вернул их к действительности. Венцель застыл, как изваяние. Не произнося ни слова, он уставился на экран, где как раз в это время мерцали в невольном бездействии две сигнальные ракеты. Его сын Руди ринулся в бой, как бросаются в ледяную воду. Он повернулся к отцу.

— Так я и думал, — сказал он тоном, в котором смешивались триумф и неуверенность. — Теперь тебе нечего сказать.

Однако Венцель быстро обрел дар речи.

— Где швейная машина? — спросил он.

— В сарае, — пролепетал Руди.

— Сию же минуту принеси ее назад.

— Но это невозможно, — продолжал лепетать Руди, — тогда не будет места для телевизора.

— Для старого телевизора место найдется. Принеси швейную машину.

— Что за чушь, — сорвался на крик Руди, — у нас же теперь есть новый.

— У меня нет нового, — ответил Венцель со зловещим спокойствием. — У меня есть только старый и рядом с ним швейная машина. Ты сейчас же поставишь ее туда, где она стояла.

В бессильной ярости Руди попытался снова громко возразить отцу. Бенедикт, хорошо знавший, как отреагирует на это Венцель, быстро сказал:

— Пошли, я помогу тебе, через минуту все будет в порядке.

Он вытолкал упиравшегося Руди за дверь.

— Старый идиот, — ругался Руди, очутившись на улице, — это же слабоумие, какому дураку нужна эта швейная машина?

— Куда ты дел телевизор?

— Я его унес, — сказал Руди осипшим голосом, — и поменял.

— Дружище, — воскликнул Бенедикт испуганно, — как ты втолкуешь ему это?

— Не знаю, — ответил Руди. — Не имею ни малейшего понятия.

Он побледнел. По мере приближения к сараю он шел все медленнее. Бенедикт лихорадочно раздумывал, как помочь другу. Он видел только один выход.

— Послушай. Сначала мы перетащим машину на веранду. Потом ты улизнешь. А я сообщу ему, что телевизора нет.

Руди согласился.

— Вот только куда я пойду? — спросил он. — Я же не могу ночевать в парке.

— Я тоже не знаю куда, — ответил Бенедикт. — Впрочем, нет, знаю. Ты мог бы пойти к Агнес.

— Нет уж, спасибо, одного свидания с ней мне было достаточно. Лучше я проведу ночь на свежем воздухе.

— Не глупи. До сих пор Агнес приходила на помощь всегда, когда это было нужно. До завтра твой отец успокоится. А ты завтра снова появишься здесь после работы. Тише воды, ниже травы.

— Я этого больше не вынесу, — пробормотал Руди, — я вообще перееду куда-нибудь.

— Не делай этого, — возразил Бенедикт. — Это же твой дом. Поверь мне, этого не нужно делать.

Они потащили швейную машину на веранду. Венцель сидел за столом и читал газету. Новый телевизор стоял теперь посредине комнаты. Они поняли, что его следует убрать.

— Куда? — спросил Бенедикт.

В мансарду, другого выхода не было. Теперь телевизор стоял там и тоже посредине. Постепенно Бенедикт начинал испытывать по отношению к Руди те же чувства, что и его отец. Прихватив пару бутербродов и деньги, Руди исчез через кухонную дверь.

Бенедикт устроился на веранде напротив Венцеля. Он ждал. Ему всегда нравилось находиться с Венцелем наедине, молча сидеть рядом с ним. Но в этот раз чувство неловкости между ними не проходило.

— Старого телевизора уже нет, не так ли? — сказал наконец Венцель из-за своей газеты.

— Да, — ответил Бенедикт, — просто подвернулся случай сделать удачную покупку. Новый телевизор стоил из-за этого дешевле. Руди хотел сделать вам сюрприз. Он действительно хотел доставить вам радость.

— Ты знал обо всем этом? — спросил Венцель. — Я имею в виду историю со старым телевизором?

— Да, — ответил Бенедикт, и к горлу у него подступил комок.

«Теперь должна наступить разрядка, — подумал он, — сейчас старик завопит, как всегда, когда ему что-то не по нутру, а сегодняшняя история ему сильно не по нутру. Пусть разряжается, это же не мой отец, меня это не очень трогает».

Бенедикт ошибался. Венцель Чапек спокойно отложил газету и посмотрел на Бенедикта.

— Живем вот так вместе день за днем и не знаем друг друга.

Он встал и вышел. Немного погодя он вернулся со старой скатертью, которая лежала обычно на черно-белом телевизоре, и накинул ее на швейную машину.

День был пасмурным, небо заволокло тучами. Время от времени сильные струи дождя барабанили по черным булыжникам мостовой, оставляя на оконных стеклах узкие, светлые дорожки, которые вскоре исчезали. Юлиус Лётц смотрел вниз, на улицу. В это утро он, против своего обыкновения, был еще не одет, хотя время приближалось к одиннадцати. Уже давно он чувствовал себя нехорошо. Правда, кроме непроходящей хрипоты, он не мог обнаружить никаких других симптомов болезни, температура была нормальной, насморк быстро прошел. Однако днем он бывал более вялым, разбитым, чем всегда, у него пропал аппетит. Ему приходилось заставлять себя вставать; то, что вызывало у него раньше прилив энергии и интереса, не доставляло ему теперь удовольствия.

Он сел в свое кресло и попытался почитать историческое сочинение о Лоренцо Медичи, ценный автограф которого он приобрел совсем недавно, но не мог сосредоточиться. Прочитав несколько страниц, он отложил книгу и подумал, что, как уже не раз бывало, проявил легкомыслие, купив на аукционе такой дорогой документ. Страсть к собирательству снова заставила его потратить часть сбережений.

«Ну что ж, если я действительно болен, — думал Юлиус Лётц, — если я вдруг проболею долго и из-за болезни у меня возникнут больше траты, то было бы лучше, если бы я не покупал автограф Лоренцо. Но за мою уже довольно долгую жизнь я почти не болел. Почему же я должен заболеть сейчас?»

Юлиус встал и подошел к большому зеркалу в широкой резной раме, занимавшему почти всю стену. Он увидел свое бледное узкое лицо и поискал глазами складочки возле рта, образовавшиеся от постоянной улыбки и придававшие его лицу неподобающее выражение молодости. Они изменили свое направление и тянулись теперь сверху вниз. Он увидел сетчатую паутинку возле глаз и на висках, заострившийся нос, набрякшие веки. Зеркало отразило костлявую стариковскую грудь, белеющую под распахнутым халатом, тонкую шею, руку с набухшими голубыми жилами, беспокойно поглаживающую лысую голову. «Ну что ж, — подумал Юлиус Лётц, которому всегда удавалось себя утешить, — все бы ничего, только вот женщины, для них я не представляю теперь никакого интереса». Он попытался вложить во взгляд былую неотразимость, но то водянисто-голубое, что подмигивало ему из зеркала, не могло вызвать у него даже усмешки.