Фарфоровое лето - Элизабет Хауэр

Он отвернулся и пошел к письменному столу, чувствуя легкое головокружение. Подвигал головой, чтобы избавиться от него; стараясь не замечать ледяного холода, сковавшего кончики пальцев, сделал несколько быстрых шагов. «Стихи о любви, — подумал он, — как прекрасны стихи о любви Лоренцо, я хочу прочесть их сейчас в утешение, ведь всегда существует переход от красоты, от ушедшего к безвозвратному, до него я и добрался сейчас, остаются стихи…»

Юлиус Лётц не успел додумать до конца эти такие важные для него мысли. Головокружение и ледяной холод уже невозможно было не замечать, они просто-напросто влекли к полу, медленно и, к счастью, не причиняя боли. Когда появилась приходящая прислуга, он лежал на ковре и слабо дышал.

Служанка тут же позвонила врачу и сестре больного, Элле Хейниш.

Бабушка сообщила мне по телефону о состоянии дедушки Юлиуса. Я заявила, что непременно пойду к нему вместе с ней.

Врач определил нарушение кровообращения и сильную слабость, он считал, что самым разумным будет положить пациента в больницу. Дедушка Юлиус, уже снова пришедший в себя, вяло жестикулируя, возражал ему. Я считала, что дедушка Юлиус дома выздоровеет быстрее, но, по мнению бабушки, это зависело от того, найдем ли мы сиделку, которой можно доверять.

— Я бы с удовольствием ухаживала за дедушкой Юлиусом, — сказала я, — но боюсь сделать что-нибудь не так, как надо.

Я сидела у дедушкиной кровати и держала его за руку. Он подмигнул мне и сказал с некоторым усилием: — Жаль, нам было бы весело вместе.

Потом он снова глубоко зарылся в подушки. Чувствуя, что мое присутствие держит его в напряжении, я встала и вышла из комнаты. В гостиной под стулом лежал его халат, брошенный в спешке, когда его раздевали и переносили в постель. Одержимая редко посещающим меня приступом любви к порядку, я подняла халат, при этом из кармана вывалился ключ. Я покрутила его между пальцами и посмотрела на ящик письменного стола. Там не было видно ключа, вероятно, это был тот самый. Когда я была здесь в последний раз, то не отказалась бы от возможности порыться в папках дедушки Юлиуса, тех папках с семейными документами, которые он прятал от меня; теперь мне этого уже не хотелось. Я снова пошла в спальню и положила ключ на ночной столик.

— Сопротивляться бессмысленно, — говорила как раз в это время моя бабушка, — нужно воспринимать реальность такой, какая она есть. Что значит ты не можешь оставить свое собрание автографов? Твои доводы подтверждают, что ты нездоров. Подождем. Я должна полностью полагаться на особу, которая будет за тобой ухаживать.

Дедушка Юлиус потянулся за стаканом с водой, но не достал его. Когда же моя бабушка попыталась взять стакан, он опередил ее: с большим трудом оторвавшись от подушек, он торопливо схватил его и вдруг уронил, вода пролилась на ковер. Бабушка встала, чтобы принести тряпку.

— Он был совсем полный, — тихо сказал мне дедушка Юлиус и удовлетворенно откинулся назад. Когда бабушка вернулась, он закрыл глаза.

— Агнес, — вдруг вырвалось у меня.

— Что ты имеешь в виду? — спросила бабушка.

— Его сиделкой будет Агнес. Она сумеет.

— Я не знаю твою Агнес, — ответила бабушка. — Наводить порядок в твоем доме и ухаживать за больным — это разные вещи. Хотя думаю, работать у тебя нелегко.

Я не собиралась выслушивать никаких возражений. Объявила, что сегодня же пойду к Агнес, чтобы выяснить, захочет ли она взять на себя уход за дедушкой Юлиусом. Агнес живет одна, может быть, она сразу же придет сюда вместе со мной.

— Да, пусть придет, — сказал дедушка Юлиус тихо, — ты слышишь, Кристина, сразу же.

Потом он заснул. Мы сидели, не двигаясь, стараясь даже дышать потише. Слышно было лишь дыхание больного, равномерное, порой прерываемое хриплым вздохом. Бабушку тоже стало клонить в сон. Время от времени глаза у нее смыкались, но она тут же испуганно вскидывалась. Мне кажется, она не боялась за своего брата. Она была убеждена, что с ним ничего не может произойти, пока она рядом. И я отправилась к Агнес.

Я не помнила адреса Агнес. Знала только название переулка. А вот номер дома забыла. Так как я не собиралась обходить все доходные дома и все однокомнатные квартиры, следовало еще забежать домой, чтобы посмотреть адрес. Было семь часов вечера, Конрад, как ни странно, уже вернулся с работы. Я все ему рассказала, он одобрил мою идею нанять Агнес сиделкой к дедушке Юлиусу и вызвался отвезти меня к ней на машине.

— Оставайся дома, — сказала я почти враждебно, — я поеду на такси.

Конрад удивленно посмотрел на меня, но не стал возражать.

Сама не знаю почему, я буквально тащилась наверх, на третий этаж, держась за захватанные до черноты лестничные перила. Мой энтузиазм бесследно исчез, радость от того, что мне пришла в голову здравая идея, прошла. Только что болел Конрад, он выздоровел, и все же, непонятно почему, я страдала от этого. Теперь вот эта неожиданная, гораздо более опасная история с дедушкой Юлиусом; мысль о том, что она может плохо кончиться, не покидала меня. Сама я тоже была не в лучшей форме, нагрузка на нервы оказалась слишком большой. Стены на лестнице пахли известкой, я подумала, что не смогла бы жить здесь. У Агнес, к счастью, имелась табличка с именем, на которой было написано «А. Амон». Однажды Агнес рассказала мне, что имя сокращено намеренно, чтобы не догадывались, что здесь живет одинокая женщина. Итак, я нажала на кнопку звонка возле таблички и стала ждать. Мне было ясно, что Агнес удивится, обнаружив меня за дверью, но когда она наконец открыла, то посмотрела на меня так, как будто я была привидением. Это выглядело странно, еще более странными были ее слова. Она сказала, нет, скорее, смущенно пролепетала: «У меня нет времени». Потом нажала ручку двери вниз и попыталась закрыть дверь. Я выставила локоть, не давая двери захлопнуться, я просто взбесилась от злости.

— Что все это значит, — крикнула я, — это же я, Кристина, впусти меня!

Я проскочила мимо нее, быстро пересекла маленькую кухню и вошла в комнату. За столом, на котором стояла тарелка с колбасой и сыром, сидел недавно поджидавший Агнес молодой человек, на этот раз я могла хорошо рассмотреть лицо.

Такого я никак не ожидала. Чаще всего в подобных ситуациях действуют, не раздумывая.

— Добрый вечер, — сказала я. — Мы уже встречались.

В тот же вечер Элла Хейниш узнала от своей внучки Кристины, что Агнес не сможет ухаживать за Юлиусом Лётцем. Приведенные Кристиной причины выглядели странными и непонятными, но важен был лишь сам факт, он означал, что проблему нужно решать как-то иначе. Элла смотрела на своего беспокойно спящего брата. Представив себе, что после его пробуждения ей придется не только сообщить ему об отказе Агнес, но и снова завести разговор об отправке в больницу, она решила, что будет сама ухаживать за ним. Элла позвонила сыну и попросила его принести ей завтра вещи, необходимые, чтобы пожить у Юлиуса. Потом она потребовала к телефону невестку и дала точные указания, как той следует заботиться о собственном муже. Временно Элла Хейниш устроилась в гостиной, спать она улеглась совершенно обессиленная, но довольная. Она была убеждена, что нашла задачу, ради которой стоит потрудиться, и намеревалась посвятить себя ей со всеми вытекающими отсюда последствиями.

На следующий день стояла ясная погода, комната больного была вся освещена солнцем, и казалось, что пациент смирился с присутствием сестры, во власти которой он очутился. Он потребовал завтрак и что-нибудь почитать. Когда пришел врач, он снова был в хорошем настроении и полон оптимизма. Его сестра получила точные рекомендации по уходу. Когда она ненадолго вышла из комнаты, Юлиус Лётц спросил, нельзя ли ему выпивать по рюмочке коньяку хотя бы один раз… Но врач не разрешил. Когда он уходил, Юлиус скорчил гримасу за его спиной.

— Послушай, — заявил он спустя некоторое время сестре, — мне не нужна диета, и вообще, мне можно все. Через несколько дней я, наверное, уже смогу вставать. Рад, что не доставлю тебе много хлопот. А теперь я бы выпил грамм сто вина с содовой.

Элла Хейниш посмотрела на него и покачала головой, решив, что не стоит сердиться.

— Иногда я просто не знаю, что мне с тобой делать, — сказала она. — Мне кажется, прожив жизнь, ты не стал умнее, не повзрослел. Порою ты напоминаешь мне двадцатипятилетнюю Кристину, такой же своенравный и эгоистичный, не желающий учиться у других и приспосабливаться к необходимости. Она похожа скорее на тебя, чем на Клару.

— Да, да, — ответил Юлиус и умиротворенно откинулся на подушку, — ты совершенно права, нас кое-что объединяет, то, чего вам, другим, не понять. Впрочем, у меня сложилось впечатление, что она внезапно начала интересоваться кузиной Кларой.

— Мне тоже так показалось, — сказала Элла, — может быть, Конрад все же сообщил ей о том деле, которое случайно попало в его руки.