Любить не просто - Раиса Петровна Иванченко

Неожиданный визит Тани, визит через тридцать лет, приблизил для него это время…

Почему он именно так повел себя тогда, когда был самым счастливым в жизни?..

Таня возвышалась над ним чем-то таким, чего в нем не было. Глубиной души?.. В нем как будто сидело что-то и нашептывало ему, что никто не может быть выше его! Санька гордился тем, что такая девушка любит его. Но ему казалось: ее преданность будет постоянной, она будет преследовать его всю жизнь. Казалось: у нее нет гордости. А она из гордости ухватилась за самого красивого парня в селе — Кирилла Носенко.

Ее свадьба унизила его в собственных глазах. И потом он пытался компенсировать ущерб, нанесенный его оскорбленному самолюбию. Что же, он имел успех. Чувствовал себя героем.

И все же иногда, в часы раздумий, накатывавших на него после того, как он уставал от успехов, под сердцем его сосала тоска по тем письмам. По ее словам и недомолвкам, по тем слезам, которые дрожали в глазах Тани.

Война затмила все эти переживания, отодвинула куда-то в глубину прошлого его затаенное раскаяние. Он нарочно не хотел возвращаться к нему, чтобы не нарушать своего приобретенного тяжелыми усилиями мудрого спокойствия. Именно в то время в его жизнь вошла ясноокая дивчина. Это была Неля Гринь. Она стала его женой.

Но Нинель не надолго сумела заполнить собой оставшуюся после Тани пустоту в душе. Он всматривался в ее красивое, спокойное лицо. Небольшие изменчивые глаза с золотистыми радужками вокруг черных зрачков, такие обольстительные, чувственно выгнутые губы, в которых застыла твердость или горделивость неприступности. Это свое высокомерие Неля умела подчеркнуть каким-то особенным движением тонкой руки. Очень красивой, холеной руки с холеными ногтями… Даже чувствуя превосходство чьих-либо мыслей или знаний, Неля умела грациозно, одним взглядом, перечеркнуть их. И это получалось весьма убедительно. Она выслушивала такого человека с видом, будто подавала милостыню нищему, постоянно замыкалась в ореоле недосягаемости, в своем мире гордой красоты.

Теперь Александр Трофимович постиг этот ее мир. Ничего, собственно, в нем и не скрывалось — ни больших знаний, ни высоких устремлений, ни глубоких страстей. Все было взято напрокат из романов. Ее сентенции принадлежали тем героям, которые чем-то нравились ей или ее читателям (она была научным сотрудником библиотеки). Ни воспоминания, ни сомнения не мучили ее. Все, что она делала и что говорила, казалось ей несомненно правильным. Она чем-то отдаленно напоминала ему самого себя, прежнего.

Иногда Александр Трофимович, растревоженный своими снами-воспоминаниями, пытался излить ей свою душу. Неля удивленно передергивала плечами — как можно о таком думать? Ее никогда не беспокоили сны — ни свои, ни чужие. Никогда она не видела страшных сновидений о голоде, о бомбах, об эсэсовцах, о смерти… Все это существовало для нее абстрактно. Она не была на оккупированной территории и нетронутой душой не понимала тех, кто оставался тогда под фашистским сапогом.

В первый послевоенный год, как только Белогривенко женился, к ним в гости приехала его сестра Маруся с мужем, сухопарым остроносым лейтенантом в запасе Анатолием Басовым. Не сразу в нем можно было угадать того самого Толика, который впервые объявился в Глубоких Криницах в хате Мотри Самойленко.

Гости привезли с собой свежины — старые Белогривенки смогли уже откормить кабанчика. Дружно накрывали праздничный стол. Анатолий откупорил бутылку с сургучной головкой, Маруся поджаривала на кухне кровянку и свежее сало. На плите шипело и потрескивало.

— А помнишь, Толя, как было в войну, — вздохнула Маруся. — Когда уже наши за Днепром стали… Ходили зимой в поле, выкапывали мерзлую сахарную свеклу и терли… Потом сухими вишнями приправляли и ели… Как только и выжили!..

Толик молодцевато подхватил обеими руками горячую сковородку с поджаренным салом и понес к столу.

— Еще бы не помнить. Едва не околел от тех сладостей. Даже тошнит, как вспоминаю теперь.

Неля впервые видела родственников своего Белогривенко, старалась быть приветливой. Поэтому на такую дикость, как ставить на стол горячую сковородку со шкварками рядом с хрустальными фужерами, она вслух не отреагировала. Но и молчать все время было неудобно.

— А я, знаете, всегда была такой сластеной. — И осеклась. Вспомнила, как мать варила в войну конфеты для своей единственной доченьки. Потому что купить их было негде, а девочке так хотелось конфет. Бог знает где и как мама доставала сахар и молоко — перемешает и варит. Однажды Неля не могла дождаться, пока это варево остынет. И пальчиком — хвать! Ой, как больно было! Как тогда Неля плакала! — Я и сейчас люблю сладости. Хотите, угощу?

Толя молча вышел из кухни. Маруся что-то там переворачивала в кастрюльке. Затем обратилась к Неле бесцветным голосом:

— А лук вы едите? Поджарить к картошке? У нас так любят…

— Как хочешь, так и делай! Я своих вкусов не люблю людям навязывать, — приветливо отозвалась Неля.

Александр Трофимович прислушивался к этому разговору из своего рабочего кабинета. Отложил книгу, которую листал, подпер голову руками. За столом был молчаливый, хмурый. Маруся и Толик никак не могли понять, чем не угодили брату. И после обеда неожиданно заспешили домой, в Глубокие Криницы. Хотя намеревались погостить денька два. Они торопливо сбрасывали вещи в большой деревянный чемодан. Неля тенью блуждала вокруг них с тряпкой в руках, вытирала пыль со шкафа, с книжных полок, с двух фарфоровых ваз, кажется еще дореволюционных… Будто эта пыль легла на все их добро от Марусиного и Толиного хождения…

Маруся и Анатолий уже сложили вещи и выжидали момент, когда Неля повернется к ним, чтобы, как приличествовало родственникам, вежливо распрощаться.

— Извините, Неля Николаевна… Мы уже поедем. Так складывается.

— Передайте привет маме и отцу. Я их не знаю. Но, наверное, они хорошие люди.

— Как это — «наверное»? — вдруг взбеленился Анатолий. На щеках шевельнулись желваки. — Это настоящие люди. И тебе, как невестке, следовало бы давно познакомиться с ними, — укорял Нелю острым сверкающим взглядом.

— Но они к