Никита Хрущев. Рождение сверхдержавы - Сергей Хрущев

— Товарищ Громыко, мы не имеем права рисковать. Если президент объявит о вторжении, пути назад у него не будет. Надо предупредить Кеннеди, что мы хотим помочь ему, — отец запнулся на слове «помочь», помолчал и твердо повторил: — Да, помочь, сейчас мы делаем общее дело, спасаем мир от толкающих нас к войне. Пошлите указание Добрынину в Вашингтон, пусть он встретится с Робертом Кеннеди и посоветует дождаться нашего ответа на вчерашнее письмо президента. Подчеркните, что ответ — положительный.

— Будет исполнено, Никита Сергеевич, — вставая из-за стола, глухим басом произнес Громыко.

Добрынин получил шифровку в 3 часа дня московского времени, в Вашингтоне разгоралось утро.[97] Прочитав указание Громыко, посол немедленно позвонил Роберту Кеннеди. Они встретились буквально через несколько минут. А тем временем совещание в Ново-Огареве продолжалось. Отец прервал тягостное молчание, буднично бросив к стенографистке: «Давайте начинать, Надежда Петровна».

Отец начал диктовать. Листки складывались в пачку, она росла на глазах, отец увлекся, письмо становилось длинноватым. Он, видимо, почувствовал это, стал комкать в поисках завершающих фраз: «Мы сейчас должны быть очень осторожны и не делать таких шагов, которые не принесут пользы обороне государств, вовлеченных в конфликт, а лишь могут вызвать раздражение и даже явиться провокацией для рокового шага. Поэтому мы должны проявить трезвость, разумность и воздержаться от таких шагов».

Переход показался удачным, еще два абзаца, и отец, обведя глазами своих коллег, молча сидевших за длинным столом, проговорил «Кажется, все». Как и Кеннеди в своем послании, о турецких ракетах отец даже не упомянул. Как будто их и вообще не существовало. Пока.

Помощник приготовился прочесть то, что получилось. В руках он держал только первые страницы, конец послания спешно допечатывался в соседней комнате. Отец поинтересовался, как дела на радио. Там уже ожидали, диктора вызвали, осталось только получить текст.

— Ну а гонцы? Вчерашние? Небось заждались? — улыбнулся отец. К нему возвращалась обычная манера шутить.

— Стуруа из «Известий» здесь, — доложил Трояновский. — А Харламов не приехал, его не нашли Выходной Отправим с фельдсвязью.

Тут, как гласит молва, проявил инициативу присутствовавший на обсуждении и промолчавший весь день секретарь ЦК КПСС по идеологии Леонид Ильичев, с путешествия которого я начал свою книгу. Он вызвался сам доставить пакет в радиостудию. Отец кивнул. Его, собственно, не очень волновало, кто повезет послание, главное, чтобы доставили вовремя.

Окончательная шлифовка текста послания прошла быстро. Помощник читал вслух. Отец то и дело перебивал его, заменял слова, вставлял целые фразы. Изредка вмешивались и другие члены Президиума ЦК. Все поправки фиксировала стенографистка. Еще одна перепечатка, последние уже совсем небольшие исправления, и окончательный вариант готов.

Отец кивнул: можно отправлять, и тут же осекся. Он вспомнил о Кастро. Колебался он не более минуты. «Отправлять, и немедленно», — повторил отец.

Потом, через полгода отец объяснял еще не остывшему Кастро, что сообщение с Кубы о предстоящей высадке десанта через несколько часов он, по сути, рассматривал как согласование позиции Кремля, времени на формальности не оставалось. Все это так. Обстановка требовала принятия решения немедленно. И — не совсем так. Предложение Кастро нанести превентивный удар по США поразило отца. Только в этот момент он по-настоящему оценил, насколько они по-разному смотрят на мир, оценивают судьбы и жизни людей. Если Кастро упрется, а такая возможность представлялась реальной, то переговоры с Вашингтоном заблокируются. Время может быть упущено безвозвратно.

Отец решил поставить Гавану перед свершившимся фактом. Если мир не погибнет, то отношения с Кастро рано или поздно наладятся.

На мой взгляд, время подтвердило его правоту.

И по сей день кубинцы продолжают обижаться на то, что их не вовлекли в переговоры, считают вот такую мгновенную реакцию отца ошибкой. По их мнению, следовало настаивать на переговорах. Или… погибнуть. Сейчас, зная ответ, конечно, легко проявлять твердость, а тогда, когда от неверного шага зависело так много, если не всё… Отец решил перестраховаться.

Цековская «Чайка» и известинская «Волга» везли гонцов с доброй вестью. Вестью о торжестве разума и жизни.

Отец окончательно повеселел. Он предложил перекусить всем вместе в ожидании начала радиопередачи.

— Обед есть? — приоткрывая дверь, крикнул он в коридор.

Как из-под земли вырос начальник охраны: «Есть, Никита Сергеевич. Вот только на стол не накрыто». Он провел взглядом по столу, вокруг которого продолжали сидеть участники совещания. Присутствующие зашевелились, загалдели, атмосфера как-то разом поменялась. Так бывает после грозы с ветром, когда вдруг выглядывает солнце.

Отец предложил, пока хозяйничают официанты, пройтись. Все гурьбой потянулись в парк.

В то утро мы, домашние, ничего этого не знали. Приехали на дачу. От места, где заседал Президиум ЦК, нас отделяли 10 минут езды на машине, но в тот день они растягивались в вечность.

Что там делается? Почему так долго? А вдруг?…

Звонить не разрешалось. Да и что мог ответить дежурный?

Я бесцельно слонялся по дому. Мама сидела у телевизора, вот только что она видела на его экране?

Я все-таки не выдержал, позвонил в приемную отцовского кабинета в ЦК. Ответ секретаря не принес ясности: «Заседают. Не здесь. Когда закончат, неизвестно».

Вот и все. И снова томительное ожидание. Подошло время обеда. Ждать или не ждать? По выходным отец всегда обедал дома. Мама забеспокоилась, я вызвался позвонить туда, где шло совещание. Появился повод, вдруг что-нибудь прояснится. Ничего успокаивающего я не услышал. Литовченко, начальник охраны, сообщил, что конца пока не видно, по всей вероятности, они поедят здесь, в перерыве.

Я не удержался, спросил: «Что нового?» — хотя знал заранее ответ. — «Ничего», — услышал я в трубке. Разговор окончился.

Обедали мы без отца.

Еще до обеда я включил радио. Не передавали ничего тревожного, ничего важного. Ноя не выключал его, старался все время оставаться в пределах слышимости. Другого источника информации у нас не было. Так продолжалось до середины дня. Где-то около четырех часов раздались позывные Москвы. Еще с войны они предваряли важнейшие сообщения правительства. Секунды растягивались донельзя. Наконец прозвучало привычное: «Говорит Москва», и Левитан начал читать письмо отца президенту Соединенных Штатов Америки Джону Фицджеральду Кеннеди.