Белая тигрица - Елена Федина

— Все равно это так, — сказал я, смущенно прокашлявшись.

— Откуда ты только свалился на мою голову?

Рассвет начал медленно вползать в окна, а вместе с рассветом и тревога, подкрепленная чувством голода. Я уже не мог сидеть, и ходил от стены к стене.

— Открой буфет, — посоветовал Ольвин.

В буфете я нашел сухари и пару бутылок вина.

— Плохо нас встречают, — Ольвин откупорил бутылку, отхлебнул и протянул мне.

— Мне нельзя, — сказал я, — я уже принял кое-что покрепче.

— Это ты в Долине Двух лун подобрал?

— Ну, не купил же!

Сухари кончились быстро, хоть и жевались с трудом. В окно уже было слышно, как пересвистываются в лесу первые птицы. Я вглядывался в лес, мне казалось, что из него сейчас выйдет белая тигрица, подойдет к замку и призывно рявкнет, и я, наверно, выпрыгну прямо в окно!

— А хочешь, теперь я расскажу тебе сказку? — спросил Ольвин.

— Ты? Мне? — я удивленно обернулся.

— А что? Нам ведь еще долго тут сидеть.

— Расскажи…

— Так вот, — начал он, когда я уселся в кресле, — в некотором царстве, в некотором государстве жила-была белая тигрица.

Его лицо уже можно было разглядеть. Оно было серьезно.

— Это специально для меня?

— Конечно. Не перебивай. Это была очень красивая и очень властная женщина. Именно женщина. У нее даже была семья — муж и дети. Тигрица как бы спала в ней до поры до времени, но иногда просыпалась и вырывалась на волю. Тогда она превращалась в зверя. Руки становились лапами, лицо — мордой, зубы — клыками… и ее неумолимо тогда тянуло в лес. Это трудно было скрыть, но женщина скрывала. Ты ведь знаешь, как у нас относятся к оборотням. Никто не знал об этом.

Старшая дочь была самой любимой. Когда она выросла, эта женщина вскрыла себе вены, налила стакан крови и велела ей выпить. Та выпила, но… то ли доза была мала, то ли кровь плохая… в общем, белой тигрицы из дочери не получилось. Как она ни старалась, а превратиться в тигрицу не могла. Только в лес стала убегать и пропадала там от рассвета до заката. Сны стала видеть странные, на звезды по ночам смотреть, тосковать о чем-то. Так они и жили. И ничего бы, возможно, и не изменилось, но у нее был младший брат, он был урод, и она его всегда до безумия жалела. И вот однажды в лесу она увидела, как мать бьет его палкой…

— Подожди, дай отдышаться…

— Нет уж, слушай. Раз ты здесь со мной, то слушай до конца. Я хочу, чтобы ты знал это, Мартин. До сих пор она считала, что мать любит меня, в отличие от отца. А оказалось, всё было наоборот. Это так ее потрясло, что она в тот момент потеряла сознание. Это ей так показалось. А на самом деле в ней проснулась ее тигрица, ее вторая, дикая сущность. Но Изольда так и не смогла ею стать. Они раздвоились. Вот что самое страшное, Мартин. Тигрица вышла из нее, просто вырвалась и в звериной ярости и набросилась на свою мать… А потом убежала в чащу. Навсегда. Больше я ее не видел. Когда сестра очнулась, я сказал ей, что мать загрыз медведь. Не мог же я ей сказать, что она сама это сделала!..

С тех пор с ней это и началось. Они живут отдельно, но душа у них одна на двоих. Когда Изольда впадает в беспамятство, где-то в лесу просыпается белая тигрица. С тех пор, как ты появился в нашем доме, это случается с ней всё чаще.

— И она… ни о чем не догадывается? — спросил я потрясенно.

— Они друг о друге ничего не помнят, — ответил Ольвин, — я хотел бы их соединить, но как? Это почти невозможно.

— Почти?

— Они должны встретиться. Обе. В Долине Двух лун, в тот редкий и совершенно непредсказуемый день, когда выходит вторая луна. Сколько я там ни бывал, но ни разу не видел этой второй луны. Может, всё это выдумки, Мартин?

— Нет, — покачал я головой, — не выдумки.

— Значит, она выходит очень редко. Может, она бывает раз в году, а может, еще реже. И как это узнать? Там нужно жить, чтобы не пропустить этот день. А как там жить, если Долина принадлежит герцогу Тарльскому, и он прекрасно знает, что там валяется в траве под ногами. Он никого туда не пустит. Но даже если так… если и пустит, всё равно непосильная задача — собрать их всех троих: тигрицу, Изольду и луну. Я подумал, что, может быть, есть другая возможность?

— Какая, Ольвин?

— Они живут отдельно, — повторил он, — они совершенно разные, но обе, как ни странно, любят тебя. Любовь — великая сила, Мартин. Давай попробуем?

— Может, есть еще третья возможность? — спросил я обреченно.

— Какая возможность? — нахмурился Ольвин, — ты что, испугался?

Я не испугался. Я сидел совершенно раздавленный и потрясенный. Я осознал теперь до конца, что со мной в этой жизни произошло. И кто я. И как за это заплачу. Ольвин принимал меня за другого. О какой великой силе любви он говорил, если я предал свою тигрицу. Я променял ее вместе с ее лесом на золотую лестницу, ведущую наверх, на сомнительное удовольствие блистать при дворе и упиваться своим великолепием.

А про Изольду и говорить было нечего. Она презирала меня. Я только не переставал изумляться: как, какими тропами неумолимой судьбы, я попал именно к ней?

— Тигрица уже давно забыла меня, — сказал я хмуро, — а сестра твоя со вчерашнего дня меня ненавидит.

— Как? — не понял он.

— Вот так. Ты заметил, она даже не простилась со мной.

— Не может быть, — покачал головой Ольвин, — не верю.

— Она сама тебе всё расскажет, — усмехнулся я горько, — потом.

— Мартин, о чем ты говоришь? Я не верю, что ты мог ее обидеть.

— Я не хотел. Иногда хочешь одного, а получается совсем наоборот… В общем, нет у нас такой возможности, Ольвин. Не надейся. Не гожусь я для этого. И любить меня не за что.

Хорошо, что было темно. Я не смог бы сказать ему этого, глядя в глаза. Я вообще не хотел смотреть на белый свет, потому что знал, что остался совершенно один. Нет у меня теперь ни Изольды, ни белой тигрицы, ни друзей, ни приятелей, ни места, где я мог бы чувствовать себя дома. Старая жизнь кончилась, а в новой была пустота, голая пустыня. Для меня это было совершенно невыносимо. Я привязчив. Мне обязательно нужно кого-то любить, кому-то служить, на кого-то молиться. Мне нужно одобрение, мне нужно внимание, мне нужно понимание и эта самая любовь. А что мне делать одному?

— Не знаю, что у вас там произошло, — сказал Ольвин мягко, — но, по-моему, ты преувеличиваешь. Ты впечатлителен, как все поэты. Это пройдет. Мы с тобой потом поговорим. Дома.

— Я уже собрал вещи, Ольвин.

— Как? Ты хочешь от меня уехать?!

— Не хочу. Просто по-другому не получится.

— Она отходчивая, Мартин. Позлится и простит. Вот увидишь — приедем, а она будет ждать нас с ватрушками.