Приятель - Брайан Макгрори

Разумеется, его отношение ко мне проявлялось все ярче. К лету я потерял всякую надежду на то, что ко мне на выручку придет какой-нибудь отважный склочник. Несмотря на все мои предсказания, Цыпа отнюдь не вел себя агрессивно – по крайней мере, по отношению к Пэм и детям, – и ни одна душа в доме не теряла к нему интереса, как порой бывает по отношению к домашним любимцам.

– Видишь, – говорила мне Пэм, – благодаря Цыпе мы познакомились с соседями. Пока его не было, мы с ними лишь издали махали друг другу рукой, а теперь стали подолгу беседовать. За это я люблю его еще больше.

Ох уж эта пернатая куколка! Однажды, когда Пэм уехала за покупками, а девочки играли в подвале, я вышел в Интернет и посмотрел в «Гугле», какова средняя продолжительность жизни петухов.

Щелк-щелк-щелк.

Поиск выдал уйму сайтов о цыплятах: то да се, журналы для фермеров, форумы, продажа… У меня глаза широко открылись от изумления, когда я окунулся в целый мир, прежде мне неведомый, но теперь отнюдь не чуждый.

Щелк-щелк-щелк-щелк-щелк.

Это уже Цыпа стучал клювом в дверь, требуя, чтобы его впустили. Стук становился громче, петух начинал сердиться, желая провести побольше времени с девочками.

Но меня это мало трогало. Я продолжал поиски, тихо улыбаясь самому себе, открывая все новые сайты, прокручивая текст, пока не дошел до петухов и продолжительности их жизни. И вот тут я чуть не свалился со стула: «Здоровый петух при хорошем уходе может прожить пятнадцать лет и более».

ЩЕЛК-ЩЕЛК-ЩЕЛК-ЩЕЛК.

Но не может же быть такого! Ну кто-нибудь, пожалуйста, скажите мне, что все это неправда. Пятнадцать лет? Цыпленок? А как же пищевая цепочка? Как же ястребы, парящие в небе над пригородами? А койоты, которые должны были наводнить штат?

Ну пожалуйста, пожалуйста!

ЩЕЛК-ЩЕЛК-ЩЕЛК-ЩЕЛК.

Я обхватил руками голову. Услыхал, как девочки выскочили из подвала, и одна из них закричала: «Бедненький Бу-Бу, давай, входи». Потом расслышал довольное воркование петуха, который добился своего.

Все шло не так, как я предполагал.

13

Никогда не забуду, какой шок я испытал, когда в первый раз прошел по едва заметной тропке, что змеилась между полинявшими от дождей и ветров коттеджами, затем перевалил через гряду песчаных дюн и, оказавшись на белом песке пляжа Гус-Рокс, увидел перед собой тихие, кристально чистые голубые воды у берегов Мэна. Единственная мысль сверлила мой смятенный мозг: «Что за черт?»

Ничего подобного я прежде не видывал. Тут не было ни камней, ни мусора, ни толп людей, ни ревущих во всю мощь магнитофонов, ни игральных автоматов, ни игровых площадок, ни ларьков с гамбургерами – вообще ничего, кроме поскрипывающего под ногами мелкого-мелкого песка. Целые гектары песка, обнажившееся во время отлива океанское дно цвета хаки да еще длинная песчаная коса, по которой можно было добраться до поросшего лесом островка Тимбер-Айленд.

Вскоре я привыкну к тому, что по утрам здесь слышны только далекие всплески весел рыбачьих лодок, вышедших на добычу омаров. Люди пересекают весь залив, чтобы поставить новые ловушки. А ближе к вечеру нужно обязательно подставить голову мягкому бризу, приятно развевающему тебе волосы. Тут можно пройти добрую сотню метров в прозрачной холодной воде во время прилива, и все равно глубина будет не больше чем по пояс. Все это было совсем не похоже на то, к чему я привык еще ребенком, когда мы ездили на пляж Нантаскет-Бич близ города Халл в штате Массачусетс – неизменным фоном там служили Парагон-парк и галереи игральных автоматов по двадцать пять центов за сеанс. Был и пляж Уэссагассет в моем родном городке Уэймут – тот почти всегда был закрыт из-за предельного загрязнения канализационными стоками.

В Гус-Рокс я влюбился с первого взгляда и на всю жизнь.

Там я оказался благодаря любезности своего сокурсника и близкого друга, Питера Келли. Его родители проявили невероятную мудрость (и денег имели достаточно): в 1961 году они купили полуразвалившийся коттедж на тихой улочке, выходившей на пляж, и близко не подпускали к нему ни дизайнеров, ни реставраторов. В тот вечер, когда мы праздновали окончание школы, он привез нас туда целой компанией, так что восклицание «Что за черт?!» вырвалось не у меня одного.

С товарищами по колледжу мы позднее пристрастились к красотам Кеннебанкпорта[35], в особенности же к веранде «Арундельской пристани» – самого милого бара в Америке, где ближе к вечеру мы потягивали, бывало, джин с тоником или холодное как лед пиво, созерцая, как в самом устье реки во время прилива снуют рыбацкие лодки и катера, с борта которых можно наблюдать резвящихся китов. Мы подолгу стояли, ощущая приятное покалывание тоника на ладонях загорелых рук, стояли, пока свет дня не сменялся сумерками, а потом и полной темнотой, пока не приходилось набрасывать куртки поверх рубашек с короткими рукавами, пока комары не облепляли нам ноги чуть ли не сплошным ковром. И все время говорили о своих успехах, мечтах, планах на будущее и при этом не верили, что когда-нибудь может быть лучше, чем вот здесь и сейчас.

Для большинства из нас оказалось, что может. Ребята женились, продвигались по службе, заводили детишек и добивались успехов – и обо всем этом ежегодно сообщали друг другу, собираясь вместе все в тех же краях: то на песчаных пляжах Гус-Рокс, то в гольф-клубе на мысе Арундель, то в приятной обстановке «Арундельской пристани», где бармены помнили нас по именам и даже не путали напитки, которые каждый из нас предпочитал. Чья-то жена или подружка однажды заметила: «Вот уж не представляю, ребята, как вы можете рассказать друг другу что-нибудь новенькое, если все время только и делаете, что без конца болтаете о прошлом». Тем не менее всегда находилось, что рассказать, а от пересказа эти истории становились лишь забавнее.

В свое время я с нетерпением ждал, когда смогу познакомить с Кеннебанкпортом Гарри. Не допускал мысли, что кто-нибудь способен полюбить Гус-Рокс сильнее, чем я, и все же Гарри удалось превзойти меня в этом. Он, бывало, с упоением рылся в песке, рассекал волны на мелководье, резвился в прозрачной воде, а иногда просто трусил вдоль берега рядом со мной, беспричинно улыбаясь всей своей неизменно симпатичной мордахой. Благодаря ему все эти десять лет я регулярно проводил там лето, снимая какой-нибудь старенький коттедж на побережье – в других с собаками не принимали. Но это меня не смущало: мы же с ним были вдвоем, в Мэне, а все остальное роли не играло. Рано утром мы уже были на берегу и ранним вечером снова возвращались туда. Менялись сопровождавшие нас женщины, иногда женщин с нами вообще не было, но мы с ним все равно приезжали в Мэн. Вечно мокрый, Гарри сидел на переднем сиденье, высунув из окна нос, обдуваемый морским бризом, а на площади Док-сквер ложился у дверей магазина, пока я делал неизбежные ежедневные покупки.

Последний приезд летом, в августе 2004 года, был одновременно и лучшим, и самым худшим из всех. Даже не думал, что радость и грусть способны переплетаться так тесно. Гарри болел, ему становилось все хуже. Я на месяц снял красивый новый дом примерно в миле от моря – современную ферму, задняя веранда которой выходила на лес и поле. Каждое утро мы медленно прогуливались по Гус-Рокс. Гарри трусил рядом со мной, все с той же «улыбкой» на морде, щурясь против утреннего солнышка. Думаю, собаки не способны вспоминать прошлое, хотя все может быть. И если верно последнее, то Гарри вспоминал, как в былые годы летел, взрывая песок, стараясь сразу поймать далеко брошенный мячик, окунался в прибой, переплывал речку, выкапывал такие глубокие ямки, что из них виднелся только его хвост да вылетали бесконечные фонтанчики песка. Теперь он стал совсем другим. С поседевшей мордой, постаревший, Гарри жадно любовался пейзажем и внюхивался в запах соли, пропитавший воздух.

Потом мы оба сидели на мягком песке у края дюн и грелись на солнце. Гарри смотрел на воду, окидывал взглядом молодых собак, которые мчались по кромке прибоя, начинал вроде бы выкапывать ямку, но скоро останавливался и не без удовольствия глядел на меня, будто желая сказать: «А помнишь..?» И если бы он умел выговаривать «спасибо», то непременно сказал бы. Я мог и говорил, крепко обнимая его, прижимаясь рубашкой к его влажной шерсти, касаясь носом его уха. «Другого такого друга у меня не было и не будет», – повторял я ему снова и снова.

Тогда, пробыв в Мэне недели две, я почти отказался от всего прочего – от гольфа, от дневных прогулок на берег, когда Гарри туда было нельзя, от долгих обедов в ресторанах, от ночных посиделок в «Пристани». Уже тогда я понимал то, что хорошо знаю сейчас: очень скоро придет время, когда я буду готов отдать все на свете, лишь бы вернуться в прошлое и провести еще часок с этим невероятным псом. Мне хотелось насладиться тем, что у меня еще оставалось, хотелось посвятить как можно больше времени ему – ведь столько чудесного я ощутил в Мэне благодаря Гарри.