50 знаменитых загадок истории Украины - Владимир Сядро

«Слово…» изучают уже в течение многих десятков лет, но специалисты до сих пор не могут похвалиться тем, что поняли и полностью охарактеризовали текст. Медлительность работы над памятником поясняется обстоятельствами, в которых «Слово…» появилось и исчезло, и спорностью тех форм, в которых оно дошло до нашего времени.

Современная история «Слова…», можно сказать, началась в 1791 году, когда обер-прокурором Святейшего Синода (фактически всемогущим начальником Всероссийской церкви) был назначен граф Алексей Мусин-Пушкин. Этот московский аристократ не отличался какими-то особыми способностями, но имел склонность к меценатству и проявлял большой интерес к новинкам литературы, науки и искусства. Кроме того, граф был известным коллекционером. Он не преминул воспользоваться своим новым положением и почти неограниченной властью. Через разных «комиссионеров» меценат начал прибирать к рукам памятки старины, в особенности книжной, которые раньше хранились при монастырях, церквях и кафедральных соборах. Дело в том, что для проведения такой широкомасштабной акции обер-прокурору лучших времен и желать не приходилось. В соответствии с реформами императрицы Екатерины значительное количество монастырей прекратило свое существование, а в тех, которые остались, сокращалось число монахов. Большинство подобных учреждений переводились на государственное содержание. Граф сразу сообразил: настал его час.

Среди поспешно приобретенных коллекционером памятников прошлого был большой фолиант. В собрании Мусина-Пушкина он значился под номером 323. Книга начиналась хронографом и потому в списке фигурировала под этим названием. Позднее граф рассказывал, что приобрел этот раритет вместе с другими книгами через своего «комиссионера» у архимандрита Иоиля, игумена Спасо-Преображенского монастыря в Ярославле. Иоиль будто бы находился в затруднительном положении и потому продал «все свои русские книги», среди которых был и «хронограф № 323».

Однако никто, кроме Мусина-Пушкина, о «затруднительном положении» Иоиля понятия не имел. Ходили даже слухи, будто обер-прокурор всю эту историю просто придумал, чтобы те способы, которыми он собирал церковную старину, остались неизвестными при дворе. А на самом деле рукопись он приобрел в псковском монастыре Святого Пантелеймона.

В настоящее время установлено, что Мусин-Пушкин начал интересоваться хронографом и еще тремя книгами из Спасо-Преображенского монастыря еще в 1787 году. Именно тогда он брал упомянутые сборники (они значились в монастырском реестре под № 286, 249, 274, 280) домой — «для ознакомления». Конечно, это не было криминалом: подобные вещи случались довольно часто. Вот только монастырские служащие весьма тщательно следили за тем, чтобы выданные на руки высокопоставленным лицам книги обязательно возвращались в обитель. Учет литературных памятников проводился скрупулезно, поскольку за обнаруженную пропажу платить приходилось монастырскому начальству. Так вот, обнаружилось, что Мусин-Пушкин нашел способ прибирать к рукам заинтересовавшие его вещи, не воруя сами сборники. По свидетельству современников, граф грешил тем, что попросту… вырывал из старинных томов понравившиеся ему страницы! Интересно, что при сопоставлении описей монастырской библиотеки разных лет обнаруживается любопытный факт: хронограф, в состав которого входило «Слово о полку Игореве», между 1787 и 1788 годами «похудел» на 20 страниц! Именно такой объем имели четыре повести (в том числе «Слово…»), особо заинтересовавшие коллекционера. Два других сборника уменьшились соответственно на 14 и 3 страницы. Лишь одна книга, представлявшая собой единый текст, а не собрание отдельных работ, вернулась к монахам в первозданном виде.

При анализе библиотечных реестров оказалось, что надпись «отдан», стоявшая ранее напротив названия хронографа, тщательно затерта, а в описи 1788 года значится, что все четыре книги, с которыми «ознакамливался» Мусин-Пушкин… уничтожены! Но ведь Спасо-Ярославский монастырь в мае 1788 года был закрыт, а уже в феврале 1791-го бывший архимандрит Иоиль получил на руки свидетельство о сдаче им монастырского имущества работникам епархии; перед этим комиссия старательно проверила все, что ранее принадлежало ликвидированной обители. Так вот, сохранилось свидетельство, что все книги, в том числе под № 286, 249, 274, 280, значатся сохраненными и находящимися в епархии, а на Иоиле не «висит» никаких недостач. Но в то время даже к архиепископам, не говоря уже об архимандритах и игуменах, предъявлялись жесточайшие требования по сохранению движимого и недвижимого имущества. Выходит, в 1791 году все четыре тома благополучно наличествовали в монастырской библиотеке. Так откуда же взялась надпись «уничтожены»?!

Оказалось, все просто. В ноябре 1791 года, согласно указу о сборе исторических свидетельств о Руси, летописные книги были проверены, описаны и внесены в особый Реестр. Далее Мусин-Пушкин, занявший место обер-прокурора Святейшего синода, получил доступ к библиотеке. Приблизительно в 1792–1795 годах коллекционер изъял интересовавшие его тома, старательно удалил из описи 1787 года пометку о том, что он брал домой данные книги, а в реестре 1788 года указал, будто эти тома были уничтожены. Таким образом, вся ответственность за исчезновение древних памятников перекладывалась на монастырь. Но бывшие служители Спасо-Преображенской обители не пришли в восторг от идеи оборотистого графа. Кто-то из них (возможно, сам Иоиль), приписал рядом с пометкой об уничтожении: «3 докладу Его преосвященства», переадресовав ответственность на архиепископа Арсения.

Но зачем Мусину-Пушкину потребовался тот же хронограф, если наиболее интересные произведения из него граф изъял раньше? Дело в том, что данный сборник, скомпилированный, скорее всего, Д. Туптало, сам по себе представлял значительную ценность, и потому обер-прокурор решил присвоить его, воспользовавшись подвернувшейся возможностью.

Так или иначе, Мусин-Пушкин утверждал, будто приобрел хронограф в 1795 году. Спустя два года он впервые сообщил о «Слове…», которое входило в сборник. Известие об удивительной находке появилось в гамбургском журнале «8рес1а1еиг <3и №>гс1» в октябре 1797 года. Едва текст был с горем пополам прочитан, с него специально для царицы сняли копию.

Интересно, что уже в первой копии исследователи обозначили конкретную дату похода, о котором идет речь, — 1103 год, когда в битве с русичами половцы потерпели поражение. Но при дальнейшем ознакомлении с текстом возникли сомнения по поводу правильности такой датировки. Ее заменили приблизительной («в начале XII века писано»), а Игоря Святославича спешно окрестили Игорем Ольговичем. Мусин-Пушкин с такой трактовкой согласился, что внесло дополнительную путаницу в осмысление «Слова…». Так, в первом издании древнего повествования отмечено, что автор обращается… к Всеволоду Олеговичу, который умер в 1146 году.

Все эти недоразумения возникли из-за того, что в первых строках памятника (в оригинале он назывался коротко: «Слово о полку Игореве») прославляется доблесть князя Игоря, а это трудно связать с поражением 1185 года. Так что исследователям оставалось гадать, какой же из Игорей имелся в виду. Естественно, предпочтение отдавалось более известному Игорю Олеговичу, убитому киевлянами в 1147 году и позднее возведенному в ранг святых. Именно поэтому было решено, что речь идет о триумфальном походе 1103 года. Затем, уяснив ошибку, исследователи расширили заголовок, использовав полную летописную форму — «Игоря сына Святославля внука Ольгова».

В Петербурге, где в то время жил Мусин-Пушкин, его находкой не очень заинтересовались. Скорее всего, это произошло из-за осторожного отношения к древнему тексту Шлецера, наиавторитетнейшего специалиста в области русской старины. Тогда граф подался в Москву, в сердцах отказавшись от должности обер-прокурора. В «старой» столице хронографу посчастливилось больше.

Директор московского архива министерства иностранных дел историк Малиновский сразу сделал себе копию «Слова…». Вместе со своим сотрудником, ученым Бантышем-Каменским, он приехал к Мусину-Пушкину, чтобы договориться с графом о немедленном опубликовании литературного памятника. Все проблемы, связанные с обработкой текста, Малиновский взял на себя.

В 1800 году вышло первое издание старинной книги. В нем была представлена копия оригинального текста и его перевод. Разъяснения подавались в заметках, а в коротком предисловии очень сжато рассматривалось содержание и описание рукописи. Удивительно, но публикация очень понравилась Шлецеру. Он поторопился публично отречься от своих недавних сомнений относительно древнего происхождения текста. Интересно, что при всей шумихе, поднятой вокруг «Слова», оригинал хронографа мало кто держал в руках.

Об этом вспомнили только в 1812 году, после того, как имение Мусина-Пушкина, находившееся на Разгуляе, сгорело вместе с коллекцией рукописей и собраниями творений искусства. Сразу же появились подозрения относительно возможной фальсификации или более позднего происхождения «Слова…». Особенно стремился дискредитировать сановного коллекционера в глазах публики его основной конкурент — граф Румянцев. Он умело руководил слухами о фальсифицировании сгоревшего текста; его поддерживали некоторые ученые.