Избранные стихи - Владимир Лифшиц
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
1941, август
«Мне снилась дальняя сторонушка…»
Ирине
Мне снилась дальняя сторонушка,И рокот быстрого ручья,И босоногая Аленушка,По разным признакам — ничья.
А сам я был прозрачным призраком.Я изучал ее чертыИ вдруг, но тем же самым признакам,Установил, что это ты.
Сон шел навстречу этой прихоти,Шептал: «Спеши, проходит срок!»Но, как актер на первом выходе,Я с места сдвинуться не мог.
Я понимал, что делать нечего,Я знал, что на исходе дняТы безрассудно и доверчивоДругого примешь за меня.
Я бога звал, и звал я дьявола,И пробудился весь в поту.А надо мной ракета плавалаИ рассыпалась на лету.
1942
ПРОТИВОТАНКОВЫЙ РОВ
Во рву, где закончена стычка,Где ходят по мертвым телам,Из трупов стоит перемычкаИ делит тот ров пополам.
И пули, на воздухе резком,Как пчелы, звеня без числа,С глухим ударяются трескомВ промерзшие за ночь тела…
Не встав при ночной перекличке,Врагам после смерти грозя,Лежат в ледяной перемычкеМои боевые друзья.
В обнимку лежат они. Вместе.Стучит по телам пулемет…Я тоже прошу этой чести,Когда подойдет мой черед.
Чтоб, ночью по рву пробираясь,Ты мог изготовиться в бой.Чтоб ты уцелел, укрываясьЗа мертвой моею спиной.
1942
КОЛПИНО
Я знаю Колпино в июле,И в сентябре, и в декабре.Среди домов блуждают пули,И мины рвутся во дворе.
В цехах Ижорского заводаСтоит ночная тишина.В конторке командира взводаСидит усатый старшина.
Пред ними плитка броневаяНа стол положена ребром.Под ней записка строеваяНа кальке писана пером.
Они трудились тут и жили,Не разлучались никогдаИ на войну не уходили…Сама война пришла сюда.
Я помню тусклый блеск лафетаИ ровный строй броневиков,Во мгле холодного рассветаВ бой уходящих из цехов.
И дом, что чудом не повален,И тот неторопливый шагРаботницы, среди развалинВедущей девочку в очаг.
1942
УРОК
Обычный класс. Доска, и шкаф, и стол.И, как всегда, стоит за партой парта.И, свежевымытый, сосною пахнет пол.И на доске потрепанная карта.
Как зачарованный сегодня класс притих.Ведет наставница в извозчичьем тулупеВоспитанников колпинских своихВслед за указкою — по знойной Гваделупе.
Но вот звонок звенит над головой,И, заложив цветные промокашки,Выходят школьники, чтоб поиграть в пятнашкиВ двух километрах от передовой.
1943
БАЛЛАДА О СТАРОМ СЛЕСАРЕ
Когда, роняя инструмент,Он тихо на пол опустился,Все обернулись на момент,И ни один не удивился.
Изголодавшихся людейСмерть удивить могла едва ли…Здесь так безмолвно умирали,Что все давно привыкли к ней.
И вот он умер — старичок, —И молча врач над ним нагнулся.— Не реагирует зрачок, —Сказал он вслух, — и нету пульса…
Сухое тельце отнеслиДрузья в холодную конторку,Где окна снегом зарослиИ смотрят на реку Ижорку.
Когда же, грянув как гроза,Снаряд сугробы к небу вскинул,Старик сперва открыл глаза,Потом ногой тихонько двинул,
Потом, вздыхая и бранясь,Привстал на острые коленки,Поднялся, охнул и, держасьТо за перила, то за стенки,
Под своды цеха своегоВошел — и над станком склонился.И все взглянули на него,И ни один не удивился.
1942
БАЛЛАДА О ЧЕРСТВОМ КУСКЕ
По безлюдным проспектам оглушительно звонкоГромыхала — на дьявольской смеси — трехтонка.Леденистый брезент прикрывал ее кузов —Драгоценные тонны замечательных грузов.
Молчаливый водитель, примерзший к баранке,Вез на фронт концентраты, хлеба вез он буханки,Вез он сало и масло, вез консервы и водку,И махорку он вез, проклиная погодку.
Рядом с ним лейтенант прятал нос в рукавицу.Был он худ. Был похож на голодную птицу.И казалось ему, что водителя нету,Что забрел грузовик на другую планету.
Вдруг навстречу лучам — синим, трепетным фарамДом из мрака шагнул, покорежен пожаром.А сквозь эти лучи снег летел, как сквозь сито.Снег летел, как мука, — плавно, медленно, сыто…
— Стоп! — сказал лейтенант. — Погодите, водитель.Я, — сказал лейтенант, — здешний все-таки житель, —И шофер осадил перед домом машину,И пронзительный ветер ворвался в кабину.
И взбежал лейтенант по знакомым ступеням.И вошел. И сынишка прижался к коленям.Воробьиные ребрышки… бледные губки…Старичок семилетний в потрепанной шубке…
— Как живешь, мальчуган? Отвечай без обмана!.. —И достал лейтенант свой паек из кармана.Хлеба черствый кусок дал он сыну: — Пожуй-ка, —И шагнул он туда, где дымила буржуйка.
Там — поверх одеяла распухшие руки, —Там жену он увидел после долгой разлуки.Там, боясь разрыдаться, взял за бедные плечиИ в глаза заглянул, что мерцали как свечи.
Но не знал лейтенант семилетнего сына.Был мальчишка в отца — настоящий мужчина!И, когда замигал догоревший огарок,Маме в руку вложил он отцовский подарок.
А когда лейтенант вновь садился в трехтонку,— Приезжай! — закричал ему мальчик вдогонку.И опять сквозь лучи снег летел, как сквозь сито.Снег летел, как мука, — плавно, медленно, сыто…
Грузовик отмахал уже многие версты,Освещали ракеты неба черного купол.Тот же самый кусок — ненадкушенный, черствыйЛейтенант в том же самом кармане нащупал.
Потому что жена не могла быть иноюИ кусок этот снова ему подложила.Потому что была настоящей женою.Потому что ждала. Потому что любила.
Грузовик по мостам проносился горбатым,И внимал лейтенант орудийным раскатам,И ворчал, что глаза снегом застит слепящим,Потому что солдатом он был настоящим.
1942
КРУЖКА
Все в ней — старой — побывало,Все лилось, друзья, сюда —И анисовая водкаИ болотная вода!
Молоко, что покупалиМы с комроты пополам,Дикий мед, когда бродилиМы у немцев по тылам,
И горячая, густаяКровь убитого коня,Что под станцией БатецкойПьяным сделала меня!..
Вот уж год она со мною:То внизу — у ремешка,То у самого затылка —У заплечного мешка.
А вчера в нее стучала,Словно крупный красный град,Замороженная клюква —Ленинградский виноград!..
Может быть, мои вещичкиТы получишь в эти дни.Все выбрасывай! Но кружкуТы для сына сохрани.
Ну, а если жив я будуИ минувшие делаПомянуть мы соберемсяВкруг богатого стола, —
Средь сияющих бокалов —Неприглядна и бедна —Пусть на скатерти камчатнойПоприсутствует она,
Пусть, в соседстве молодежи,Как ефрейтор-инвалид,Постоит себе в сторонке —На веселье поглядит…
1943
ПАРТИЗАН
