Куколка - Джон Фаулз

В: Стало быть, вас отшили?

О: Выходит, так, сэр. Наверное, он подумал: что-то я разговорился, найду-ка повод, чтоб помолчать.

В: Как вы считаете, что подразумевалось под великою тайной, нам неподвластной?

О: Чтоб ответить, придется забежать вперед, сэр.

В: Забегайте.

О: В тот день больше мы не виделись. Утром, минуя кромлех, я ухватился за возможность возобновить беседу и выяснить, в чем состоял секрет древних. «Они знали, что ничего не знают, — сказал мистер Б. Потом спросил: — Я отвечаю загадками?» Дабы он стал разговорчивей, я кивнул. «Мы, нынешние, — продолжил мистер Б., — испорчены своим прошлым, ученостью и историками; чем больше мы знаем о былом, тем меньше ведаем о будущем, ибо мы, как уже сказано, персонажи сочиненья, коим чужой волей предназначено быть добрыми иль злыми, счастливыми иль несчастными — кому что выпадет. Те же, кто устанавливал и обтесывал каменные глыбы, жили до начала сочиненья, в настоящем без прошлого, что нам невозможно представить. Мистер Стакли полагает, кромлех построен друидами, кои явились из Земли обетованной и с собою принесли семена христианства. Я ж уверен, что они отчасти проникли в тайну времени. Даже римские историки, заклятые враги друидов, признавали, что по полету птиц и форме печени те умели предсказать будущее. Наверняка они были способны на большее, об чем поведал бы кромлех, исхитрись кто прочесть его математические знаки. Вот зачем понадобились измеренья». Мистер Б. верил, что древние до последней страницы знали историю нашего мира. «Вот как ты назубок знаешь Мильтона»{106}, — сказал он. Я, мистер Аскью, в дорогу взял великое творенье поэта, и мистер Б. поинтересовался, что я читаю.

В: Как вы откликнулись?

О: Подивился, что те, кто умел прозреть будущее, были порабощены римлянами, а затем сгинули вообще. «Они были провидцами и наивными философами, но не могли состязаться с римлянами в военном искусстве, — сказал мистер Б., а потом добавил: — Так ведь и Христа распяли».

В: Но ведь прежде он говорил, что человек волен выбирать и менять свой путь. Почему ж теперь он утверждал обратное — мол, судьба каждого предначертана и можно лишь прочесть будущее неизменных персонажей уже сочиненной пьесы иль книги?

О: Именно об том я его и спросил, мистер Аскью. Он ответил, что мы вольны в мелочах: скажем, готовя роль, я свободен в выборе платья и облика, но в главном обязан подчиниться автору и представить задуманный им образ. Видимо, промысел Божий существует, но невозможно поверить, что Господь пребывает в каждом деянье и каждом человеке, злом и неправедном, равно как добром и достойном, и допускает, чтоб чада его безвинно претерпевали беды и муки, кои повсеместно мы наблюдаем.

В: Весьма опасный взгляд.

О: Согласен, сэр. Я лишь передаю его слова.

В: Ладно. Стало быть, вы воротились в Эймсбери.

О: Там я увидел Джонса, удившего плотву, и часок с ним посидел, ибо вечер был славный. В гостинице меня ждала записка от мистера Б., в коей он извещал, что ужинать не будет, поскольку сильно притомился и хочет пораньше лечь.

В: Как вы сие восприняли?

О: Никак, сэр, я еще не досказал. Я и сам шибко устал, а потому вскорости улегся и спал без задних ног. Кто ж знал, что спозаранку заявится Джонс с весьма странной историей? Он квартировал вместе с Диком. В полночь, даже чуть раньше — часы еще не отбили последнюю четверть, — Джонс пробудился и услыхал, что сосед его вышел из комнаты. По естественной надобности, решил он. Но тут сквозь бой часов со двора доносится шум. Джонс подходит к окну и, хоть ночь безлунная, различает три фигуры: Дик, кто ведет в поводу двух лошадей с обвязанными копытами, его хозяин и служанка. Больше никого, уверенно отвечал он на мой дотошный расспрос.

В: Все трое выехали со двора?

О: Так точно, сэр. Джонс было кинулся за мной, но приметил, что они без поклажи, и решил дождаться их возвращенья. С час бдел, но затем Морфей его одолел. С петухами продрал он глаза и видит: Дик дрыхнет как ни в чем не бывало.

В: Может, ему пригрезилось?

О: Думаю, нет, сэр. Конечно, трепло он изрядное, но передо мной изгаляться не станет, да еще по этакому поводу. Кроме того, встревожился он за нас обоих, ибо зародилось у него одно подозренье. Должен сказать, накануне к девице я присмотрелся и в россказнях о борделе напрочь разуверился. Воленс-ноленс, на театре дамочки того сорта хорошо известны. В ней же не было никакой развязности, хотя, несмотря на всю ее скромность, некая опытность сквозила. Еще я подметил, что Джонс прав насчет Дика: малый прям пожирал ее глазами. Как ни странно, подобное вниманье ее ничуть не тяготило, но вроде как даже нравилось, ибо временами она одаривала парня улыбкой. Сие показалось нарочитым, будто девица играла роль.

В: Так что за подозренье?

О: А ну как, сказал Джонс, история мистера Бартоломью и его возлюбленной доподлинна во всем, кроме одного — местоположенья юной леди? Что, ежели пару дней назад ее и впрямь держали взаперти, но только не там, где мы полагаем, а в Лондоне, где мистер Бартоломью впервые ее повстречал? Понимаете, к чему он клонил, сэр?

В: Мол, вы пособничаете уже свершившемуся похищенью?

О: Я был ошарашен, мистер Аскью. Чем больше размышлял я над своими наблюденьями, тем ярче вырисовывалась вся картина: юная леди изображала благосклонность к Дику, чтоб нас обмануть. Джонс предположил, что ночная отлучка имела целью тайное венчанье. Тогда разъяснялась и задержка в Эймсбери, имевшая столь несущественный предлог. Во всем том было лишь одно хорошее: коль так оно обернулось, то в наших услугах боле не нуждаются, об чем нас вскоре известят. Не стану повторять все наши гипотезы. Сходя вниз, я боялся узнать, что мистер Бартоломью с новобрачной уже отбыли.

В: Оказалось, нет?

О: Никак нет, сэр, и никаких перемен в нем я не заметил. Мы собрались в путь, но я был в совершенной растерянности, не зная, как подступиться к разговору об ночном происшествии. С Джонсом мы условились, что в удобную минуту он шутейно об нем намекнет девице — может, удастся что-нибудь вытянуть.

В: Удалось?

О: Отнюдь, хоть он улучил минутку, чтоб ее попытать. Поначалу девица будто смутилась, Джонс поднажал, и тогда она, осерчав, намертво замолчала.

В: Отрицала, что покидала гостиницу?

О: Именно так, сэр.

В: Скажите вот что: позже вас не уведомили об цели ночной поездки?

О: Никто, сэр. Увы, как и многое другое, сие осталось тайной.

В: Хорошо. На сегодня довольно, меня ждут другие дела. Завтра быть здесь ровно в восемь. Без всяких яких, понятно? С вами еще не закончено, сэр.

О: Совесть — мой поводырь, мистер Аскью. Не сумлевайтесь.

Показанья Ханны Клейборн,

под присягой взятые на допросе августа двадцать четвертого дня в десятый год правленья монарха нашего Георга Второго, милостью Божьей короля Великобритании, Англии и прочая

Зовусь Ханна Клейборн, сорока восьми лет, вдова. Содержу заведенье на Джерман-стрит.

В: Давай-ка, сударыня, без обиняков. Тебе известно, кого я разыскиваю.

О: К сожаленью.

В: Пуще пожалеешь, коль соврешь.

О: Врать себе дороже.

В: Сначала расскажи об своей подопечной. Знаешь ее настоящее имя?

О: Ребекка Хокнелл. Мы звали ее Фанни.

В: А французским прозвищем не нарекали, то бишь Луизой?

О: Нет.

В: Откуда она родом?

О: Сказывала, из Бристоля.

В: Там ее родня?

О: Вроде бы.

В: Как, ты не знаешь?

О: Про семью она помалкивала.

В: Давно у тебя появилась?

О: Три года назад.

В: Сколько ей тогда было?

О: Без малого двадцать.

В: Как ты ее заполучила?

О: Через знакомую.

В: Слушай, Клейборн, ты всему свету известная бандерша. Не наглей и отвечай пространно.

О: Через свою вербовщицу.

В: Коя выискивала и совращала невинных?

О: Ту уж совратили.

В: Она была шлюхой?

О: Потеряла честь с хозяйским сыном. В Бристоле, где была в горничных. Ее выгнали. Так она сказывала.

В: Девица понесла?

О: Нет. Натуральная яловка.

В: Что ж тут натурального? Скажи-ка, ведь она пользовалась спросом?