Вагнер - Алексей Сидоров

Музыка? Разве музыка так уж ценна перед возможностью пережить мировой пожар?

На генеральной репетиции IX симфонии Бетховена, весною 1849 г., к Вагнеру подходит человек высокого роста, с пышной шевелюрой, в потертом костюме, но с уверенными манерами. «Если бы при ожидаемом великом мировом пожаре предстояло погибнуть всей музыке, мы с вами должны были бы с опасностью для жизни соединиться, чтобы отстоять эту симфонию», Вагнер сочувственно пожимает руку своему новому другу — Михаилу Бакунину,

Дворянин, бунтарь, славянин, агитатор, утопист— это пока все, что знает Вагнер о Бакунине. Он познакомится с ним через Рекеля. — «Все в Бакунине было колоссально, все веяло первобытной свежестью». После «святодуховского» восстания 12 июня 1848 г. в Праге Бакунин, руководивший революционным движением в славянских странах, переезжает в Германию. Обычно принятая в биографиях Бакунина схема указывает, что зиму 1848—49 г. Бакунин провел в Берлине, Бреславле. Кэтене и Лейпциге, появившись в Дрездене проездом в Прагу только в конце марта 1849 г. Это отвело бы на время знакомство и сближение Вагнера с Бакуниным не больше месяца. Времени однако хватило, чтобы Вагнер впитал в себя наиболее яркие впечатления от Бакунина. В биографии Вагнера необходимо поставить вопрос о взглядах Бакунина в это время. Даже в поздних воспоминаниях своих, написанных для баварского короля, Вагнер пишет о Бакунине с своеобразной теплотою.

1848—49 гг. Бакунин, конечно, не был еще законченным анархистом, зато вполне выработал в себе революционные установки и в частности ясное представление о движущих силах немецкой революции.

«Что живо в Германии — это начинающий двигаться пролетариат и крестьянское сословие», пишет Бакунин Анненкову в апреле 1848 г., «… поток этот смоет с лица земли развалины старого мира, и тогда доброму говорливому бюргеру будет плохо, очень плохо». Еще в 1842 г. Бакунин поместил в «Немецких ежегодниках», вышедших в Дрездене и по всей вероятности бывших в руках Вагнера, под псевдонимом Жюля Элизара ставшую знаменитой статью о реакции в Германии. «Свобода, реализация свободы, — кто станет отрицать, что это слово занимает теперь первое место в историческом порядке дня?» «Бакунин… оказывал даже влияние на людей, которые решительно не соглашались с его уж крайне революционными взглядами», говорит про него Рейхель. Сам он испытал на себе воздействие Прудона и Вейтлинга. Маркс был для Бакунина «слишком авторитарным».

В 40-х годах «определенной системы воззрений Бакунин все же не имел. Он работал над Фейербахом, в Париже чувствовал себя «тяжело, очень тяжело» — и всю свою колоссальную организаторскую силу бросил в практику революции. Известна его неоправдавшая себя историческая ставка на славянскую революцию; между прочим привлекал к участию в ней Бакунин и знакомого Вагнеру по началу 30-х годов Тышкевича. Б Германии 1948—49 гг. Бакунин был одною из крупнейших фигур революции. «Все в Германии ждали если не социальной, то политической революции», вспоминал Бакунин впоследствии. Но «немецкая буржуазия никогда не любила, не понимала и не хотела свободы». Бакунин видел причину «печального исхода» революции 1848 г. в противодействии, «которое было оказано немецкими радикалами попыткам крестьянского восстания». А сам Бакунин писал: «Я не верю в конституции и в законы». — «Наш мир — мир разрушения». — «Мир разделен на два стана. Здесь революция, там контрреволюция— вот лозунги».

Вагнер решительно и со всей своей горячностью приемлет первый из этих лозунгов. Рекель, последовательно отдавшийся освободительному движению, укрывает Бакунина, дает ему возможность «растянувшись на жестком диване, спорить с людьми самых разных взглядов на темы о задачах революции». Когда Бакунин говорил Вагнеру, что «в русском народе живет не то детская, не то демонская любовь к огню», И «пожар мира» становился чем-то вроде действительного сожжения ряда городов, Вагнер ощущал тот же «приятный холодок», как и от известий о революции в Париже и Берлине. Бакунин говорил Вагнеру, что «привести в движение разрушительные силы — цель, единственно достойная разумного человека», и Вагнер слушал это с ужасом и восхищением. У Вагнера болели глаза в тот год, и Бакунин целый час держал перед лампой свою широкую ладонь, заслоняя ею свет… Надо представить себе Вагнера, маленького ростом, худощавого и подвижного, на прогулке в окрестностях Дрездена со своей собачкой «Пепсом» и Бакуниным. Вагнер излагал Бакунину свои идеи об искусстве будущего, и Бакунин утверждал, что Вагнер непрактичен и витает в облаках. А когда Бакунин решил ехать с подложным паспортом в Прагу узнавать, как обстоят там дела славянской революции, и Рекель сбривал тупой бритвой его пышную бороду, Вагнер волновался при мысли, что он больше Бакунина не увидит живым — милого и опасного теоретика конспираций. Вагнер записывает высказывание Бакунина о том, что он, «достигнув точки отвращения от нашей цивилизации, был бы рад сделаться музыкантом». Бакунин был весь внимание, когда Вагнер играл ему «Летучего голландца». Под влиянием Бакунина Вагнер бросил мысль о драме «Иисус из Назарета», ибо Бакунин просил Вагнера «пощадить его и не знакомить с этой вещью».

Влияние Бакунина на убеждения, мысли и жизненное поведение Вагнера несомненно. Весною 1849 р, Вагнер весь в охвате новых идей, он готов без оглядки броситься в поток движения, куда бы он ни привел. Событие, которое раньше произвело бы на Вагнера сильнейшее впечатление, успех «Тангейзера в Веймаре в постановке Листа, как-то скользнуло по его сознанию. «Не слишком ли поздно, не слишком ли рано?» — Вагнер пишет, что находился «как во сне»…

Его «разбудил» набат с колокольни св. Анны, призвавший 3 мая 1849 г. Дрезден к вооруженному восстанию. «Вся площадь показалась мне озаренной темно-желтым светом», — несмотря на ясный солнечный день. Мы знаем, что ом был в числе тех, которые готовили саксонское восстание. В марте он вместе с Рекелем ходил заказывать ручные гранаты. В том письме к Рекелю, которое было найдено у последнего при аресте и послужило главным поводом для обвинения Вагнера, Вагнер опасается преждевременной, вспышки еще не подготовленного восстания.

Саксония в 1840 гг. была одной из передовых стран Германии. Экономическое ее развитие стояло уже достаточно высоко, это постоянно приводило к конфликтам с отсталыми феодальными формами государства. Вместе с тем в основе растущей промышленности лежала кустарная форма ее, что, как замечает Меринг, неизбежно замедляло процесс размежевания мелкой буржуазии и пролетариата. В саксонском ландтаге, созванном в 1848 г., была уже фракция. называвшая себя социал-демократической: из 24 саксонских делегатов, посланных во франкфуртский парламент, 20 примкнуло к «левой». Дрезден первым поднялся на защиту выработанной франкфуртским парламентом имперской конституции. В восстании главная роль принадлежала трудящимся.