Над словами (СИ) - Иолич Ася

– Не скажу, – покачала головой Аяна, поднимая левую ладонь. – Ваши обычаи потихоньку прорастают и сквозь меня.

Верделл присвистнул и ничего не сказал, потом вздохнул.

– Кира, я могу взять твой пропуск? – сказал он смущённо. – Я сказал Месмераллу, что нашёл там... много интересного.

Аяна с укоризной посмотрела на Верделла.

– Вы будете сидеть там и развращать друг друга? Что он там вообще забыл?

– Приехал вернуть книжку, которую кир Ордлат брал. Мне много чего наговорили на каторге, – сказал Верделл, вздыхая. – Гораздо больше, чем в книге этой. Там все тоскуют. Но чаще не по... похоти. По женской ласке. Тигелл мне любовные стихи читал по памяти. В них не было разврата... только нежность. Когда что-то недоступно, оно становится таким, ну, знаешь, чудесным, что ли. Как вода в пустыне. Никто не ждёт, что наткнётся на отравленный колодец.

У Аяны больно защемило в груди. Они ехали по центральным улицам, держась правой стороны, и перед одним из домов Верделл придержал лошадь.

Аяна глянула на окна дома, ярко освещённые, откуда приглушённо доносилась музыка и смех, а потом на Верделла, чьё лицо исказилось страданием.

– Пошла! – заорал он, пришпоривая Нодли. – Пошла!

Та испуганно дёрнулась вперёд, и Аяна тронула Ташту, потом подняла в неспешную рысь. Через несколько улиц она догнала Верделла, осадившего кобылу, и весь путь до конюшни они проделали шагом, в тяжёлом молчании.

22. Кир Пай

– Кир Кимат спит, – сказала Луси тихонько, потом насторожённо вгляделась в лицо Верделла. – Кир в порядке?

– Кир в порядке, – сказала Аяна, хлопая хмурого Верделла по плечу. – И будет ещё в большем порядке, когда наконец поест.

– Ты считаешь, это можно поправить едой? – спросил Верделл раздражённо. – Ты не шутишь?

Кусок жирной свинины шипел на раскалённой сковородке, рядом с варёным соланумом, ожидавшим своего часа в мутноватой крахмальной воде, и густой дух перца и трав плыл по кухне, тревожа воображение.

– Можно ещё? – спросил Верделл, закидывая в рот последний кусочек. – Сколько там ещё?

– Тебе хватит, – сказала Аяна, переворачивая вилкой подрумяненное мясо, истекающее прозрачным соком. – Соланума ещё положить? Ты одно мясо трескаешь.

– Ты же сказала, мне хватит.

– Ладно.

– Другое дело, – сказала Вараделта, любуясь на повеселевшего Верделла. – Помнишь, ты говорила? Раны заживают лучше, когда тело сыто и в покое. Вот.

Бутылка красного эликсира покоя от дома Бинот стукнула об столешницу стола.

– Делли, это...

"Чпок!", – сказала бутылка в руках у Верделла.

– Нечего терять, – сказал он, наполняя до краёв заботливо подставленный Вараделтой стакан.

– А, чёрт с вами, – сказала Аяна. – Наливай.

Пламя свечей весело прыгало, отражаясь в стёклах. Верделл сидел на своей кровати, поджав ноги, и кемандже пела ему с ковра о злых духах, что прикидываются красивыми парнями и заводят девушек в пропасть, а может, и наоборот.

– Ты говорила, что была ондео, – сказал Верделл, отпивая глоток из стакана. – Приходила мстить за неверность.

– Да. Это производило впечатление. Погоди. – Аяна вскочила на ноги. – Сейчас!

Тонкая сетка собрала её волосы у затылка, и светло-синие пряди качнулись, щекоча плечи, а потом тихо прошуршали по синему блестящему халату Фадо. Аяна вышла из дверей женской половины с лицом госпожи Кано, несущей возмездие незваному гостю, который осмелился помять подушку в её гостиной.

Кемандже взлетела с пола, утыкаясь шпилем в бедро, и мелодия сжала краешек души, надрывая его, как ухо Ишке, надорванное в каком-то бою, как портрет Конды, случайно порванный на уголке, когда она выхватила его из мешка однажды в постоялом дворе, как подол платья, на который неосторожно наступили на лестнице.

– Бранит невесту он свою за пылкий взгляд, тогда как сам гораздо в большем виноват! – выкрикнула Аяна, и слова были горькими, как красная рябина, что роняли на белый снег толстые глупые птицы, прилетавшие зимой из-за западных склонов долины.

Верделл опустил лицо, хватая подушку. Он уткнулся в неё, и плечи изредка вздрагивали. Наконец он вытерся об наволочку и поднял красные глаза.

– А помнишь ту песню... – спросил он хрипло. – Которую...

Аяна отпила ещё несколько глотков. Конечно, она помнила ту песню. Она осталась на её сердце, как отпечаток родового перстня, как печать из сказания, которую два брата рисовали на земле, чтобы призывать духов вещей и мест, но чуть не потеряли свои собственные души.

Она подняла смычок и просунула в него пальцы.

"Бьётся в горле песня моя..." – пела кемандже, и Верделл закрыл глаза, погружаясь в воспоминания.

Аяна зажмурилась. Перед ней снова было лицо Айлери. "Кир Пай!" – жалобно сказала та.

Дверь внизу распахнулась. Аяна замерла на миг и резво вскочила. Вернулся!

– Конда!

Она слетела с лестницы, хватаясь за перила, и остановилась, будто наткнувшись на невидимую преграду.

– Здравствуй. Я кир Пай. Ты, полагаю, Ондео.

Аяна оцепенела. Волосы на затылке под париком поднимались дыбом.

– Ты и вправду синеволосая. Я не трону тебя и не обижу, – сказал Пулат, шагая внутрь и осматриваясь. – Прочь! – резко сказал он, глядя Аяне за спину, и через миг скрипнула и хлопнула дверь Вараделты. – Рейделл, жди снаружи.

Сухощавый мужчина кивнул, закрывая за собой дверь.

– Проводи в гостиную, – сказал Пулат.

Аяна сделала пару неверных шагов, не понимая, что ей делать. Что ей делать? Сердце подскочило, перевернулось и стучало теперь в горле и ушах.

Пулат пришёл к актрисе, с которой связь у его сына. Он не узнал в ней окровавленную, измазанную замарашку-капойо, и он думает, что у Ондео синие волосы. Шаг. Шаг. Гостеприимный жест в сторону диванчика.

– Кир желает ачте?

Это сказала не она. Это были слова вежливой, улыбчивой актрисы, которая принимает внезапно явившегося главу дома своего любовника. Любовника! На актрисах не женятся. Конда не сможет жениться на актрисе. Ондео ни в коем случае не должна обнаружить в себе Аяну!

– Нет. Я ненадолго. Хотел посмотреть, что за новая блажь. Что ж, он растёт на глазах. Сначала катьонте, теперь актриса. Ещё десять лет – и дорастёт до своей жены. Ты ведь знаешь, что он женат? – спросил Пулат.

С ужасом, спрятанным за беззаботной улыбкой, она смотрела на него. Конда становился неуловимо похожим на отца, когда его лицо принимало такое же жёсткое, будто хищное выражение, какое было на лице Пулата, сухом, чисто выбритом, загорелом, с чёткими чертами. Он сказал, что отцу за шестьдесят, но Пулат не выглядел стариком. Мужчина в годах, умеренный в еде и не избегающий движения. Некрупный, подтянутый, без старческой неуверенности в движениях, сухой, как и Рейделл, которого он отправил наружу, с обманчиво рассеянным взглядом, который на миг цепко останавливался на предметах, чтобы сразу же снова смягчиться.

Пусть рассматривает. Аяны тут нет. Перед ним стоит Ондео.

– Я знаю, кир, – почти совсем не фальшиво рассмеялась она, слегка поводя плечом. – Не страшно. Я готова делиться!

– Садись, – сказал он, нахмурившись, и Аяна покорно присела на диванчик, еле переставляя одеревеневшие ноги. – Ты, наверное, уже поняла, с кем ты связалась. Твоё имя полощут во дворце и среди кирио. Если вдруг вода станет мутной, или хотя бы коснётся ног его жены или нашего рода – тебе не жить. Ты поняла?

Аяна кивнула, внутренне содрогаясь.

– Ну, на этот раз обойдётся хотя бы без выкупа, – хмыкнул Пулат. – Судя по его расходам, ты не так дорого ему обходишься.

Аяна судорожно накрыла рукой кольцо. Пулат оглядывал её с каким-то презрительным вниманием, и она вдруг представила, как он, сидя за письменным столом, поднимает взгляд, а может, и не поднимает вовсе, на вызванного камьера, и отдаёт распоряжение... "Отведите к нему жену...". Как он, ухмыляясь, говорит Конде, её Конде, пьяному, потерявшему корабль и надежду, грязному, небритому, – "Иди. Наверху твоя жена. Твоя Айи".