Замри - Нина Лакур

растянуть рассказ, чтобы этот момент длился дольше, чтобы он не прервался в тот миг, когда я закончу рассказывать. она улыбнулась и сказала: «он точно в тебя влюблен» – и мне захотелось пересказать все еще раз, с самого начала. если мы проберемся в кинотеатр, я лягу на пол и буду рассказывать потолку все, что знаю о джейсоне, буду просить у него совета, смотреть на него и ждать ответов.

ингрид

К концу записи меня колотит. В глазах плывет. Я зарываюсь лицом в подушку, хватаю обеими руками стеганое одеяло и пытаюсь его порвать, но ничего не выходит. Я представляю, как она лежит в гробу на кладбище, где я бывала всего раз и никогда не побываю снова. Хорошо ей, наверное: она ничего не чувствует, она просто ушла и не знает, во что превратилась моя жизнь. Она исчезла без следа, а я вот-вот взорвусь от переполняющих меня эмоций. Я заталкиваю угол одеяла в рот и кричу, надсаживая горло, но одеяло приглушает звук. Я не знаю, что такого ужасного было в ее жизни, чего нельзя было исправить. Что она чувствовала, чего не могла преодолеть. Когда дышать становится тяжело, я выплевываю одеяло и вижу, что мои зубы почти не оставили на нем следов – лишь едва заметные вмятинки, которые с трудом можно различить.

10

Я просыпаюсь позже, когда на улице уже темно; дневник Ингрид все еще открыт на последней прочитанной записи. Я слышу, как родители внизу готовят ужин. Мне нужно прибраться в комнате – скоро придет Тейлор, но я хочу есть.

– Привет, спящая красавица, – приветствует меня папа, когда я захожу на кухню.

– Привет, – бормочу я.

Мама подходит, чтобы меня обнять, но я уворачиваюсь, изучая содержимое кладовки, и она возвращается к плите. Я знаю, что поступаю нехорошо, но меня не оставляет ощущение, что если она прикоснется ко мне, то я разобьюсь на осколки.

– Как дела в школе? – спрашивает папа.

– Нормально.

Я перебираю странные продукты, которые едят родители: сушеные яблоки, овсянка быстрого приготовления, пшеничные хлебцы.

– У меня на работе тоже все хорошо, – говорит папа. – Спасибо, что спросила. Давай узнаем, как дела у мамы. Маргарет?

– Все замечательно, милый, – говорит она отцу, но так, словно действительно отвечает ему, а не дает мне урок этикета.

Я открываю пачку соломки, кладу одну в рот и чувствую соль. Мама поглядывает на меня.

– Милая, ты что, плакала?

Я смотрю на еду, которую она готовит, и пожимаю плечами.

– Скоро придет Тейлор – мы будем готовить презентацию по алгебре, – говорю я. – Так что на ужин не ждите.

– А он не может прийти после ужина? – спрашивает папа.

– Это важно, – говорю я. – Это же для школы.

– Он может поужинать с нами.

– Уф. Нет, спасибо.

– Почему ты плакала? – спрашивает мама. – Все в порядке?

– Просто плохой день. А что, нельзя? – говорю я. Получается резче, чем я хотела. Я отворачиваюсь и направляюсь к лестнице, сжимая в руке соломку. По пути я прихватываю из морозилки фруктовый лед.

В восемь пятнадцать раздается звонок, и я проношусь мимо родителей, чтобы открыть Тейлору дверь. Он нервно озирается и замечает моих родителей. Они сидят за столом и, судя по ароматам, едят что-то очень вкусное.

– Простите, что помешал ужину, – говорит он.

У него с собой рюкзак и скейтборд, но он явно постарался привести себя в порядок. От него пахнет шампунем.

– У нас сегодня пенне и свекольный салат, – говорит мама. – Может, присоединишься к нам?

– Спасибо, я уже поел, – говорит Тейлор, снимая куртку.

– Можем пойти наверх, – говорю я.

– Супер. Я купил карту и канцелярские кнопки.

Мы направляемся к лестнице, когда из кухни доносится папин голос:

– Отличная футболка, Тейлор.

На нем самая обычная зеленая футболка.

Лицо Тейлора заливается краской.

– Э-э… Спасибо, – мямлит он и, подумав, прибавляет: – Сэр.

Когда я закрываю за нами дверь, он поворачивается ко мне.

– О боже. Твой отец меня ненавидит. Сразу меня невзлюбил. Не надо было покупать эту дурацкую футболку. Я ведь знал, что это тупо.

– Купи еще одну, – говорю я. – С надписью «Работаю за прощение».

– Или «искупление».

– Или «одобрение».

Он улыбается.

– Думаешь, сработает?

– Возможно.

– Мне попробовать?

Он стоит совсем рядом; у него мятное дыхание, и я не могу сосредоточиться, поэтому повторяю:

– Возможно.

Мы продолжаем стоять, не зная, что говорить или делать дальше; наконец Тейлор опускает рюкзак и начинает вынимать из него вещи. Я сажусь на стул у рабочего стола. Встаю, пересаживаюсь на кровать. Снова встаю и, скрестив ноги, усаживаюсь на ковер.

Тейлор уже достал все необходимое для работы, но не останавливается на достигнутом. Рядом с ним неуклонно растет гора из карандашей, бумажных платков, скрепок и учебников по разным предметам.

– Что-то ищешь?

– Что? А, нет. Просто навожу порядок. – Он сваливает все обратно в рюкзак. Закончив, он начинает оглядывать стены моей комнаты. – У тебя уютно, – говорит он.

И тут он негромко потрясенно охает – так, будто звук вырвался у него невольно. Я смотрю на него и следую за его взглядом. Он смотрит на фотографию Ингрид, приколотую к стене. Она очень красивая на ней, стоит на траве у пруда и улыбается.

– Ты, наверное, скучаешь по ней.

Я молча принимаюсь выщипывать ковровый ворс.

– Если не хочешь об этом говорить, ничего страшного.

Я продолжаю щипать ковер, отчаянно надеясь, что не разрыдаюсь снова.

Тейлор снимает резинку с купленной карты и разворачивает ее между нами.

– Смотри, – говорит он. – Это Ницца, где вырос Жак де Сор. Здесь будет первая кнопка. Куда он отправился дальше? Минутку, сейчас посмотрю.

Он открывает книгу и листает страницы. Я не хочу обсуждать географию; я хочу, чтобы рядом со мной кто-то был. Я знаю, что между нами всего пара футов. Я знаю, что