Бурная жизнь Ильи Эренбурга - Ева Берар

В Петрограде, после смерти Ильича переименованном в Ленинград, Эренбургу предстояло испытать совсем другие волнения. Если и было место в России, где могли по достоинству оценить его «европеизм», то это был Дом искусств, где собирались «Серапионовы братья» и их друзья — теоретики формализма. В 1924 году писатели-Серапионы в расцвете своего таланта. Ставка велика. Первый авторский вечер Эренбурга с чтением фрагментов «Хулио Хуренито» проходит с успехом. На следующем вечере он представляет свой новый роман «Любовь Жанны Ней». «Народу было невероятно много: Ахматова, Пунин, Шкловский, Каверин, Федин, Тихонов, Слонимский, А. Смирнов, Форш, все обычно бывающее, студенты и так далее. Эренбурга обстреливали, но он очень умно отвечал»[203], — отмечал Борис Эйхенбаум. Однако первые восторги быстро улеглись: оценка, данная его книгам в самом престижном петроградском литературном журнале «Русский современник» (кстати, в том же году власти его закроют), была просто убийственной. Она сводилась к тому, что Эренбург, строящий из себя настоящего парижанина и авантюриста, безнадежно банален и провинциален[204]. Самый молодой из «Серапионов», Вениамин Каверин прозвал Эренбурга «Вербицкая в брюках» (Вербицкая — писательница начала века, сочинявшая чувствительные романы для девиц). После отъезда Эренбурга Юрий Тынянов в письме Льву Лунцу съязвит: «Вы были человеком культуры и Запада — два запрещенных у нас после Ильи Эренбурга слова»[205].

Но Петроград — это еще не вся Россия. Две недели он колесит по стране, выступая перед жадными до впечатлений людьми. Киев, Харьков, Одесса… Он увидел то, чего никогда не узнает эмигрант. Его буквально захлестнул бурный поток эмоций — ничего подобного он не встречал нигде в Европе. Он отбрасывает всякий рационализм, который на Западе защищал его от этой стихии. Что же такое Россия нэпа — встреча социализма с капитализмом, старого с новым? И что же такое это «новое»? Новые — молоденькие студенты, невежественные и нахальные, всемогущие паразиты-бюрократы, запуганные профессора, побирушки-беспризорники, изречения «из Маркса» в вокзальных буфетах: «Кто не трудится, тот пусть и не ест»[206]. Нет, «новое» — это свобода, точнее, анархия, взрыв которой потряс страну и предвещает невиданные прежде формы общественного устройства; «новое» — в жажде жизни, почти невероятной после стольких лет голода и войны. Эренбурга захватила эта новая Россия, с разбойничьей улыбкой, смекалистая, строптивая, расторопная. Да, он любит эту Россию, хотя понимает, что она не замедлит его безжалостно растоптать, если вдруг по неосторожности он лишится своего статуса «гостя», приезжего из-за границы. У него нет предвзятых оценок, он наблюдает, спорит, отвечает на любые, самые нелепые вопросы аудитории, благодушно реагирует на промахи и неудачи местных чиновников, в нем берет верх то оглядка, то жадное любопытство.

Плодом этой поездки по России стал роман «Рвач», столь же запутанный, бессвязный, хаотичный, как и его впечатления. В нем перемешались энтузиазм по отношению к «племени младому, незнакомому» — студенческой молодежи из рабочих университетов, невежественной, но рвущейся к знаниям, поднявшейся из низов и вознамерившейся покорить мир, и отвращение, которое ему внушает «новый человек», рвач, раб низменных инстинктов, типичный обитатель «подзаборной России». «Гримасы НЭПа», как тогда говорилось, шокируют Эренбурга, вынуждают отказаться от идеализма; но, как всегда, его завораживает атмосфера разложения. «Подобно мясу, в душный предгрозовой день разлагается, судя по отчетам газет, живой человек, сначала утрачивая идейность, потом различные гражданские признаки, наконец, начальную человеческую честность, эту третьесортную добродетель…»[207]. «В каждой революции есть грязная накипь», — сказал Ленин о богеме в 1910 году. Михаил Лыков, главный герой «Рвача», — та самая «накипь», что осталась после бури 1917 года. Эренбург признавался: «Я заканчиваю „Рвача“. Это глупый роман. Я люблю героя, хоть он пакостник, сволочь, наклонная к романтике, патетический спекулянтик. Вероятно, патологическая любовь»[208]. Эренбург любит Лыкова, потому что тот — бунтарь, к тому же преисполненный уверенности в себе; он любит его потому, что тот презирает «положительных героев», дисциплину и единодушие коллектива, ищет свою правду и готов идти наперекор всем и вся. Совершенно ясно: «Рвач» — это новый автобиографический роман, но более примитивный и истеричный, чем «Хулио Хуренито». Незрелый, неспособный к самоутверждению, Лыков живет импульсивно: он то жертвенен, то жесток, то великодушен, то мелочно сомнителен. В этом немало достоевщины («трактирного Достоевского», по выражению Е.Г. Лундберга), вот только вместо затхлой провинции «Бесов» вокруг мелкого индивидуалиста Лыкова взрастает «племя младое, незнакомое» нравственно здоровых людей, и будущее, конечно, за ними. Не в силах найти смысл в собственной жизни, Лыков в конце концов признает превосходство комсомольцев. «У меня всегда было чувство, что он все честное в себе считает слабостью, которую любит и себе прощает»[209], — как-то сказала Марина Цветаева.

В конце марта турне Эренбурга по России подошло к концу. Супруги возвращаются в Германию. Стоит ли задаваться вопросом, почему они не остались в России? Жестокая партийная борьба, начавшаяся после смерти Ленина, полностью поглощала его друга Бухарина. Рапповцы, «пролетарские» писатели и критики, органом которых стал журнал «На посту», самая агрессивная и влиятельная группировка, объявляют каждую новую книгу Эренбурга очередным продуктом гнилой буржуазной идеологии и эмигрантщины. Его выступление у «Серапионовых братьев» никак нельзя было счесть триумфом. Однако и отъезд за границу отнюдь не сулил райскую жизнь. Едва вернувшись в Берлин, Эренбург пишет: «Надеюсь, что вскоре удастся куда-либо уехать отсюда — в Италию или в Бельгию (о Париже и не мечтаю). Словом, нахожусь в чисто европейском состоянии — жду виз»[210]. Никаких перемен к лучшему, за вычетом того, что рубль стал твердой валютой, и, судя по всему, надолго. Итак, ему не остается ничего другого, как снова приняться за работу: записать свои впечатления о поездке на Родину и опубликовать все это в России. Но это будет делом нелегким: в новый каталог «по изъятию всех видов литературы из библиотек, читален и книжного рынка», составленный под руководством Надежды Крупской и заведующего Главлитом П. Лебедева-Полянского, входит не менее шести публикаций Эренбурга[211].