Фарфоровое лето - Элизабет Хауэр

— Вы уже слышали о сожжении книг? — осторожно спросил Юлиус Лётц.

— Да, слышал, — ответил Артур Гольдман, — я был ошеломлен. Прежде всего потому, что речь идет о произведениях писателей моей национальности. Не стоит однако забывать, что это было не официальное мероприятие, а самовольные действия немецких студентов, и я предполагаю, что фанатически настроенным молодым людям — а молодые всегда так или иначе настроены несколько фанатически — позволили выпустить пар. Нет, дорогой доктор Лётц, было бы трусостью, если бы мы испугались хулиганов, распоясавшихся там или тех, что распоясались сегодня здесь.

— Я испугался не сегодня, — ответил Юлиус. — То, что произошло сегодня, объяснило мне то, чего я до сих пор все время бессознательно боялся. И я не перестану бояться, у меня такое чувство, как будто во всей Австрии отравлен воздух.

— Пойдемте, выпьем коньяку, я приглашаю. Через несколько дней наш канцлер поедет к Муссолини. Тот гарантирует ему независимость Австрии. И воздух снова станет чистым.

— Я хочу, чтобы ты сегодня вечером поехал вместе с нами, — сказала Клара Юлиусу Лётцу.

Шофер Артура Гольдмана еще рано утром отвез Виктора Вассарея в Вену. Его мучают сильные головные боли, объяснила Клара, хотя вызванный из Зальцбурга врач обработал рану. Он не захотел ни одного лишнего часа оставаться в Каунсберге. От сопровождения Клары Виктор отказался, хотя она твердила, что хочет быть возле него. Он посчитал, что ей следует обязательно посмотреть фестивальную постановку «Фауста», о которой ходило очень много разговоров еще перед премьерой.

— Так что это будет последний день моего отдыха здесь, — сказала Клара. — Больше мы сюда не приедем. Жаль, — добавила она тихо. — Мне будет очень не хватать Каунсберга.

Потом, внезапно снова оживившись, она стала уговаривать Юлиуса.

— Но сегодня вечером мы еще повеселимся. Вовсю повеселимся. Артур, ты и я. Билет Виктора все равно пропадает, ты поедешь с нами на фестиваль. Они построили для «Фауста» в Фельзенрайтшуле целый город, это должно быть великолепно, а состав исполнителей, ты только послушай…

Юлиус Лётц не слушал. Он знал, что не поедет с Кларой. Он смотрел на нее, пока она с живостью старалась найти убедительные слова, рисовала ему все соблазны этого вечера и понимал, что в эти мгновения она желает только одного — его присутствия, и при этом совершенно искренне. Когда он сказал, что не принимает ее приглашение, не захотев и не сумев объяснить ей причину, она ничего не ответила. Постояла еще немного рядом с ним, потом слегка коснулась рукой его щеки и ушла.

Целый день он не видел ее и чувствовал себя потерянным и несчастным. Лишь вечером, когда Клара в вечернем туалете садилась с Артуром Гольдманом в автомобиль, вернувшийся из Вены, а официанты и гости глазели на нее, он поглядел на нее издалека.

Юлиус Лётц как раз упаковывал свой нехитрый багаж, как вдруг громкий, непривычный шум мотора заставил его подойти к окну. Два самолета резко взмывали в небо с небольшой высоты, оставляя за собой бесчисленное множество кружащихся в воздухе бумажных листков.

Юлиус Лётц выбежал из гостиницы. Площадь перед «Звездой» была засыпана бумагой. Юлиус поднял один листок. «Для национал-социалистов не существует австрийского государства, австрийцев», — прочитал он. Оглушенный увиденным, он побрел дальше, через луг к озеру. Под ногами была бумага. Он искал воду и не находил ее. В массе размокших, белых клочков, выгнув шеи, плавали лебеди.

— Подержите у себя мои астры, — сказала Агнес кладбищенскому садовнику и поставила горшки с цветами в оранжерее у входа. — Поухаживайте за ними до Рождества, на улице они замерзнут. В сочельник я снова поставлю их на могилу.

Садовник кивнул и унес растения. Он хорошо знал Агнес. Летом каждый день она приходила поливать цветы, он бесплатно давал ей пользоваться большими пластмассовыми лейками. И недорого брал с нее за цветы для могил. После Праздника всех святых ночи становились холоднее, тогда Агнес появлялась на кладбище только раз в неделю. У нее все время находилась какая-нибудь работа: выдергивать сорняки на могиле, чистить фонарь. Один раз садовник случайно увидел, как она моет надгробие, а потом досуха вытирает его тряпкой. Прошло немало времени, прежде чем он выяснил, что Агнес ухаживает еще и за другой могилой, правда, с гораздо меньшими стараниями.

— Тут похоронен мой муж, — заметила она равнодушно в ответ на его вопрос, не объяснив, почему память о Кларе Вассарей для нее гораздо дороже.

— В это время года не следует сидеть на скамейке, — сказал садовник, — влажный воздух и холод опасны для здоровья.

— Я не боюсь простудиться, — возразила Агнес, — я и зимой люблю бывать на воздухе.

Она не хотела отказывать себе в этом удовольствии. Когда пойдет снег и толстым слоем ляжет на деревянное сиденье, такой возможности уже не представится. О многом размышляла она в эти часы на скамейке, ей снова вспомнилось то, что она давно позабыла, некоторые вещи казались теперь понятными, но было и много такого, что оставалось для нее загадкой. Скамейка стояла среди кустов бирючины, рядом с широкой, прямой главной дорожкой, все лето напролет на нее отбрасывала свою беспокойную тень береза. Иногда Агнес ужинала там, разложив на коленях носовой платок. Прилетали воробьи, и она, тщательно раскрошив те кусочки, которые ей было не разжевать, бросала их птицам. Когда кто-нибудь садился рядом с ней, чаще всего одинокая женщина ее возраста, у Агнес бывал такой неприступный вид, что та быстро отказывалась от попыток завязать разговор.

В тот ноябрьский день Агнес из-за быстро надвигавшейся темноты раньше, чем обычно, пошла на кладбище. Она убрала с могилы астры с пожухшими листьями и перед тем как направиться к садовнику, подошла к скамейке. С тех пор как Руди Чапек ушел от нее утром, ее одолевало беспокойство. У Агнес все чаще начинали дрожать колени, когда она вспоминала о неожиданном появлении Кристины и о том, как та сказала Руди: «Мы уже знакомы». Правда потом выяснилось, что Кристина преувеличивала, что Руди Чапек не был знаком с ней, не знал ее и Бенедикт. Агнес смогла ненадолго перевести дух. По страх тут же появился снова. Как только Кристина попросила, чтобы Агнес ухаживала за ее дедушкой.

Когда Агнес впервые увидела Кристину полтора года назад, она сразу же поняла, что это, вероятно, родственница Клары. Не только потому, что та вышла из дома Клариной кузины, Эллы Хейниш. Сходство между Кристиной и Кларой Вассарей выражалось не столько внешне, сколько в какой-то таинственной связи между ними, которую почувствовала Агнес. Она сразу же приняла безрассудное решение поближе познакомиться с Кристиной. С помощью всевозможных уловок, на которые она раньше никогда не решилась бы, ей удалось выведать адрес Кристины и узнать обстоятельства ее жизни. Она отослала Кристине письмо, в котором предлагала свои услуги в качестве домработницы, и потеряла сон. Но все прошло гладко. Кристина, которая как раз искала кого-нибудь в помощь по хозяйству, ответила согласием. Постепенно между ними возникло что-то вроде дружеских отношений. Агнес понимала, что привязанность к Кристине не идет ни в какое сравнение с ее любовью к Кларе Вассарей, но постепенно смерть Клары перестала вызывать у нее то скорбное отчаяние, с которым она прожила все предыдущие годы.

Агнес все время боялась, что Кристинина родня узнает, кого та взяла к себе в дом. Каждый раз, идя к Кристине, она ждала, что может произойти ужасное: является Элла Хейниш или ее сестра Елена, укажут на нее пальцем и скажут: «Это же Агнес, та самая, которая работала у кузины Клары и виновата в том, что…» Но Агнес никогда не додумывала этих мыслей до конца, потому что сердце тут же начинало биться с перебоями и перехватывало горло. До сих пор ей везло. Когда Агнес бывала у Кристины, никто из родни, кроме ничего не подозревавшей Кристининой матери, там не появлялся. Хотя Юлиус Лётц никогда не видел Агнес при жизни Клары, она и подумать не могла о том, чтобы за ним ухаживать. Ведь и Элла, и Елена будут навещать своего брата, они узнают Агнес несмотря на ее седые волосы, морщины и еще большую, чем раньше, худобу.

— Я не умею ухаживать за больными, мне никогда не приходилось этим заниматься.

Агнес услышала, как беспомощно звучит ее ответ на просьбу Кристины, услышала удивленную и быструю реплику Руди:

— Но Агнес, а как же тогда Бенедикт…

Он еще не успел договорить имя «Бенедикт», как раздался ее панический выкрик, прервавший его на полуслове:

— Молчите, не говорите о том, что вас не касается.

Она посмотрела в лицо Кристины, больше ошеломленное, чем обиженное, и заметила, как на глазах растет ее возмущение.

— Итак, ты не пойдешь к дедушке Юлиусу. Хорошо. Ты и ко мне можешь больше не приходить!