Два романа о любви (сборник) - Борис Горзев

– Да, здесь он почти на пике свой блестящей карьеры, конец восемнадцатого столетия, – подтвердил синьор Антонио. – Еще многое впереди: музыка, новые оперы, симфонии, дирижирование, педагогика, великие ученики, среди которых Бетховен, Лист и Шуберт, награды, в том числе орден Почетного легиона. Разве такой может быть отравителем, помилуйте!.. Ладно, пойдемте дальше, прошу, прошу…

Действительно, тут было именно так, как старик поведал в машине. Еще – портреты на стенах: опять Сальери, Моцарт, Бетховен, Глюк, кто-то еще, виды Вены и Венеции.

– Да-да, это Венеция, – пояснил синьор Антонио. – Тогда, в 1750 году, когда родился Сальери, наш Леньяго входил в состав Венецианской республики, отдельного, самостоятельного государства. Эта Венецианская республика просуществовала до 1797 года, когда была поделена между Францией и Австрией. Венеция отошла к Австрии, а Верона и Леньяго находились как раз на границе Австрии и Франции, на реке Адидже, и кто кому принадлежал, один Господь знает, я и сам запутался в этих спорах и дележах между Бонапартом, эрцгерцогом Австрии Францем и Папой Пием VI.

– Ну да, – покивал Петр, – немудрено запутаться.

– Неважно! Нам важно, что формально Сальери родился в Венецианской республике, хотя с шестнадцати лет жил и работал в Вене, где и умер. А как он туда попал? Сирота, потерял обоих родителей еще в детстве, его воспитывал старший брат, отдал учиться музыке. Маленький Сальери прекрасно учился, делал неслыханные успехи, играл на клавесине, пел в хоре собора Святого Марка, и вот тогда, в 1766 году, на него обратил внимание придворный композитор австрийского императора Иосифа II некто Леопольд Гассман. Вот его портрет, взгляните!

Старик указал на одну из картин и продолжил:

– Этот Гассман, светлая ему память, оказался в Венеции по каким-то своим делам, но, повторяю, обратил внимание на Сальери и взял его с собой в Вену. Понравился ему юноша, понравился – и тем, что талантлив, и характером. И началась венская жизнь Сальери – и так до конца. А Гассман стал благодетелем: обучал своего любимца всему, в первую очередь музыке, преподавал, содержал – в общем, заменил ему отца. Но главное, сделал ему потрясающую карьеру! Да, ввел Сальери в тесный круг придворных императора, а тот ценил музыку и таланты, сам хорошо музицировал, а к тому же молодой Сальери нравился ему воспитанностью и светлым умом. Бывает такое – всё одно к одному, и всё в нужную сторону…

Так, переходя от экспоната к экспонату (партитуры на столах под стеклами, фотографии обложек каких-то изданий на немецком языке, нотные сборники), Петр прослушал лекцию о жизни, творчестве и действительно блестящей карьере героя этого маленького музея. Надо признать, говорил синьор Сальви интересно и, учитывая его возраст, никак не занудно, не влезая в детали и лишние подробности, хотя, судя по всему, знал их предостаточно. Короче, Петр даже не устал и слушал внимательно. Старик нравился ему всё больше и больше. «Вот так-то! – хмыкнул про себя. – Жизнь – это вечная неожиданность, особенно, когда праздно путешествуешь. Что впереди? – вспомнил свое. – А вот что: впереди поворот судьбы – этот старик Сальви и не кто-нибудь, а оболганный Сальери. Старик, исполняющий роль Сальери, ставший его посмертным двойником, и это в наше время, спустя двести лет! И верно, чего только не бывает, если странствовать по земле. Надо путешествовать, надо!..»

Во второй комнате стоял небольшой клавесин и старинное бюро на загнутых ножках, над которым висел единственный портрет. Некая молодая дама в строгом, с небольшим вырезом, платье, явно из того времени. Не то чтобы красивая – скорее миловидная, обаятельная, со спокойной гордостью в глазах, без вызывающего эротизма. Такие теперь не водятся.

– Да-да, – указал синьор Антонио, – это та, с которой Сальери сочетался браком – и на всю жизнь. Даже в поздние годы он называл ее любовью своей жизни. Терезия фон Хельферсторфер. История такова: в Вене Сальери давал уроки музыки какой-то юной графине, воспитывавшейся в монастыре ордена Кармелиты, и среди ее подруг оказалась дочь довольно знатного господина, вот эта Терезия, тоже воспитанница этого ордена. Сальери было двадцать три года, ей – восемнадцать. Через год он добился ее руки. Свадьба состоялась в 1774 году. Что дальше?

Тут возникла пауза, и потом:

– Дальше – счастливый брак. Однако… У них было семь дочерей и один сын, но до взрослых лет дожили лишь четверо из дочерей, а сын умер в молодости. Сама же Терезия ушла из жизни в 1807 году, когда ей было немногим за пятьдесят. Бедный Сальери! Какая странная судьба: с одной стороны, блестящая карьера, европейская известность, почет, обеспеченность, высший музыкальный пост при императоре – главный капельмейстер и руководитель Придворной капеллы! а с другой стороны… с другой – постоянные потери, а в финале жизни – злобная клевета. Так и умер оклеветанным, и это проклятие продлилось потом еще почти двести лет, в течение которых не исполняли его музыку и даже имя пытались забыть, вычеркнуть из истории. Но правда восторжествовала в конце концов, да! Есть в Леньяго театр Сальери, есть мой музей, есть! Мы всё делали, чтобы сохранить память великого маэстро. И сохранили!.. Э, синьор, желаете послушать клавесин?

Петр машинально кивнул, и не по возрасту эмоциональный хозяин (хотя, понятно, итальянец – он и до гробовой доски такой!) уселся за инструмент. Полились звуки.

– Это из концерта для клавесина соль мажор, сочинение Антонио Сальери, – важно сообщил синьор Антонио, не отрываясь от игры.

Играл он скорее всего превосходно, однако оценить, насколько превосходно, Петр не мог, поскольку не был знатоком музыки, не слишком разбирался в тонкостях исполнительства и вообще слышал клавесин вживую, а не по радио или телевидению, в первый раз. Ну да ладно, предположим, старик играет превосходно, но мелодия? Она как-то не выводится из исполнения. Кажется, упорядоченный набор звуков. Да, приятный, нежный, но и только. И старомодно все-таки.

Минут через пять синьор Антонио торжественно поднял руки, и клавесин стих. Руки, как крылья, застыли над клавиатурой. Красиво! Да, он актер, талантливый актер. В общем, воплощенный Сальери. Парик, одежда, осанка, эти руки. Восемнадцатый век. Клавесин, портреты того времени. Будто попал в прошлое, путешественник!

– А теперь уже не я, – услышал, – то есть Сальери не в моем исполнении. Теперь в исполнении оркестра. – И Антонио указал на висевшие на стене звуковые колонки. – Это моя стереосистема. Великолепный звук, поверьте – Поднявшись, он извлек из старинного бюро несколько дисков и показал их Петру. – Да-да, записи, записи! Сальери в записях! Уже издают! Теперь, ха-ха, можно! – и залился почти сатанинским смехом, но на петушиных тонах. Успокоился и продолжил: – Давайте послушаем вот это. Увертюра к «Армиде». Чудо! Вы не в курсе? Ну конечно! «Армида» – это с тех пор не исполнявшаяся опера Сальери, барочная, маэстро написал ее в 1771 году, тогда ему был всего двадцать один год, всего лишь! И эту его оперу поставили в Вене, а тремя годами спустя знаете где? В вашем Петербурге. Чего только не бывает! Вена – и далекий Петербург, о Дева!.. Так, внимание! – Он вставил диск в выдвинувшуюся панель проигрывателя, стоявшего на бюро, и поднял палец. – Слушаем!

Да, это музыка, понял Петр. Трагичная и возвышенная. А кто такая Армида? Кажется, какая-то волшебница, славившаяся искусством обольщать и сильным характером. Из Гомера она, что ли? Ну ладно, а сама музыка?.. Дослушав увертюру, сказал:

– Согласен, это сильно. Однако…

– Однако – что? – насторожился синьор Антонио, так и стоявший у бюро.

– Ну как бы это выразить? Настроение есть… да нет, всё есть, но мелодия? Мелодии нет. Невозможно напеть, воспроизвести голосом на слух, даже если десять раз послушать. Вот, например, у Россини или Моцарта, у них есть мелодии, их можно напевать, а тут…

– А, вот вы о чем, синьор Пьетро! – никак не смутился хозяин и даже усмехнулся. – Вы правы, тут настроение, состояние, порыв души. Да, признаем, Сальери не был великим мелодистом, но гармонии, гармонии! Это тоже великая музыка, другая, но великая. Не мелодия, но гармония, да!

И тут Петр сострил:

– То есть он был не мелодистом, а гармонистом.

Спасибо, синьор Антонио не оценил этого юмора, выраженного на итальянском в мысленном переводе с русского. Вероятно, на итальянском сказанное прозвучало вполне безобидно.

– Да, гармонии, высокие, выверенные гармонии. И операм Сальери рукоплескал в том числе Моцарт, уж не говорю о Глюке.

Петр перевел дух и решил впредь не судить о том, в чем не профессионал, и к тому же не обижать хорошего человека, убежденного в величии того, кому поклонялся и кому, судя по всему, посвятил свою жизнь.

– Спасибо, я рад, что мне довелось слушать музыку Сальери. Великого маэстро Сальери, – добавил дипломатично и поднялся из кресла. – Спасибо еще раз – за гостеприимство, за ваш музей, за экскурсию и музыку. Это было неожиданно для меня, заезжего из далекой России, и чудесно… А где я оставил свою шляпу?