Машина знаний. Как неразумные идеи создали современную науку - Майкл Стревенс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Рисунок 6.3. Вселенная Декарта. Каждая из многоугольных ячеек представляет собой большой вращающийся шар материи со звездой в центре. Наше солнце отмечено буквой S; планеты помечены своими астрологическими знаками (♂ для Марса, ♃ для Юпитера и т. д.). Комета (☉) прокладывает нестандартный путь через «север» Солнечной системы
Декартовское объяснение гравитации гениально, но переусложнено и в придачу довольно неуклюже. Но если что-то и смущало Декарта, он этого не показывал. Возможно, это происходило вследствие того, что он считал свою физику, основанную на столкновениях, чем-то большим, чем правдоподобное теоретическое предположение. Он считал, что его гипотеза верна, потому что мог доказать, что мир не может работать по-другому. Его концепция была не научной в нашем современном понимании, а скорее философской и теологической. И даже сама его идея началась с метафизического аргумента.
Пространство, утверждал он, по самой своей природе протяженно, то есть растянуто. Таким образом, пустое пространство было бы протяженным Ничто, но «ничто не может иметь никакой протяженности». Отсюда следует, что не может быть пустого пространства; пространство обязательно должно быть заполнено материей (как утверждал и Аристотель). Ведь в каком-то смысле, по Декарту, материя и пространство – одно и то же, описываемое двояко. «Пустое пространство так же невозможно, – писал он, – как гора без долины».
Если пространство полностью заполнено, можно предположить, что невозможно появление чего-то нового. Но когда Бог сотворил Вселенную, сказал Декарт, переходя от философии к теологии, то привел в движение всю ее материю, создав огромные вращающиеся глобулы, изображенные на рис. 6.3. С этого момента все следовало принципам декартовой физики. Вещество в глобуле продолжало вращаться вокруг своей центральной точки, пока на пути не возникло другое вещество – в этом случае имело место воздействие, способное направить сталкивающееся вещество в новых направлениях. (Поскольку все пространство заполнено материей, столкновения Декарта больше похожи на толчки, чем на удары снарядов. Мне кажется, это в чем-то похоже на нью-йоркское метро в час пик.)
Таким образом, каждое отклонение от устойчивого состояния непрерывного движения – каждое значимое изменение – вызывается непосредственным контактом. Это справедливо, разумеется, и для явных столкновений, таких как удар пушечного ядра о крепостную стену. Но, опираясь на философию и теологию, Декарт стремился показать, что изменения работают таким же образом и для всего остального мироздания. Гравитационное притяжение, например, должно быть каким-то образом связано с тем, что мы прижаты непосредственно к земле, даже если нет никаких явных признаков того, что что-то давит на нас. Поэтому Декарт придумал историю, в которой гравитация создается крохотными частицами, отталкивающими более крупные в своем стремлении к небу.
Точно так же визуальное восприятие должно питаться коллизиями. Декарт предположил, что свет попадает на сетчатку, которая затем передает сигнал мозгу с помощью некоего сложного гидравлического механизма, который перекачивает «животные духи» по всему телу. Столкновение лежит в основе всех прочих телесных функций по той же причине. Каждый биологический процесс является механическим, а работа каждого механизма осуществляется посредством соударения потоков материи.
Декартовский и аристотелевский взгляды не просто разные, а даже противоположные – в своих деталях, но еще больше в своих основных принципах объяснения. Согласно Аристотелю, как мы видели, каждый вид материи имеет некое естественное, свойственное только ему, движение. Естественное движение тяжелой материи, вещей, состоящих из элементов земли и воды, направлено к центру Вселенной, то есть к центру земного шара, на котором мы живем. Естественное движение звезд и планет, состоящих из пятого элемента, более близкого к божественному, чем воздух, огонь, земля и вода, представляет собой круг. Таким образом, металл падает на Землю, в то время как Луна вечно вращается вокруг Земли; в обоих случаях они делают то, что свойственно их природе, без какого бы то ни было постороннего вмешательства.
Декарт объясняет эти же движения в терминах толчков. Даже планеты, направляемые Богом, требуют давления других невидимых частиц, чтобы не сойти со своего пути. Предполагать любую другую причину движения, по мнению Декарта, недопустимо для истинной науки. Внимательное рассмотрение такой гипотезы, сказал бы он, обнаружит связи в предлагаемом ей объяснении, которые будут ничем не лучше, чем рифмы в стихотворении – возможно, они могут доставить некоторое наслаждение уму, но при этом совершенно неспособны установить подлинную связь между причиной и следствием.
То же самое касается биологии растений и животных. Декарт понимает органические тела как некие механизмы или машины, тогда как для Аристотеля, как мы видели, организмы отличаются от машин тем, что обладают психеей, – основным элементом, который существует в физическом строении тела и объясняет правильность и целесообразность действий, совершаемых в нем.
Декарт отвергает объяснения Аристотеля как непонятные; Аристотель отверг бы теорию Декарта как безнадежную. Собственная объяснительная структура теории оппонента показалась бы каждому из них чересчур запутанной, бездоказательной, непостижимой, абсурдной – и настолько же интеллектуально чуждой, как взгляды атлантов.
Однако на самом абстрактном уровне Декарт и Аристотель сходятся в очень важном моменте. Оба взывают к высшим силам – прежде всего к силе философского разума – для определения того, что может законным образом объяснить движение материи и живых существ. Именно это философствование ставит их на прямо противоположные позиции и не позволяет с них сойти. Их объяснительные принципы устоялись, а физические и биологические теории всегда будут несовместимыми.
Что дальше? Если бы Аристотель окинул взглядом поле интеллектуальной битвы 1600-х годов, то наверняка воскликнул бы: «О нет! Опять!» Атомисты и другие материалисты, побежденные в Афинах IV века, вернулись, и с ними снова нужно бороться. Все было именно так, как сказал Бэкон: одни и те же аргументы, раз за разом повторяющиеся по кругу.
И так могло бы продолжаться вечно, если бы не появилось нечто новое, разорвавшее этот круг и направившее исследование природы по совершенно иной траектории, на которой глубокие разногласия по поводу объяснительных стандартов наконец канули в Лету.
Декарт умер в 1650 году. Война в Европе закончилась. Германия лежала в руинах; Франция торжествовала; Англия, казнившая своего короля Карла I, стала республикой. Над безмолвными полями сражений воцарился покой, порожденный усталостью. В университетах и ученых обществах, напротив, начинались нешуточные войны.
Исааку Ньютону было 7 лет. К 11 годам он был вторым с конца по успеваемости в классе в Королевской школе в Грэнтэме, графство Линкольншир. Однако в какой-то момент – возможно, в ответ на издевательства – он с
