Пусть будет гроза - Мари Шартр
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Теперь, когда мы стояли на обочине трассы, нас обогнал большой автомобиль. Стекла на окнах были опущены, и я смог рассмотреть четверых пассажиров. Я заметил, что они окинули Ратсо мрачными взглядами и как будто даже оскалились. А еще я успел разглядеть, что у них татуированные руки, плечи, спина и грудь.
Какие-то рисунки и надписи на каждом сантиметре кожи.
– Ты их знаешь? – с беспокойством спросил я Ратсо.
– Кажется, нет, – ответил он и тут же сменил тему, как будто ему стало неудобно. – Ладно, не будем терять времени. Мы на месте – пора повидаться с Дасти.
Мне с самого утра не терпелось поскорее взглянуть на нее. Да ведь и что может быть лучше, чем познакомиться с человеком прямо в день его рождения? Я укрылся за одной из обгорелых машин, чтобы наконец-то облегчиться. Хотелось дальше идти уже совершенно свободным и беззаботным.
Когда я вернулся, Ратсо посмотрел на часы.
– Отлично, до закрытия еще целый час, – сказал он.
Он вынул из машины банки со шлифованным стеклом, протянул одну мне, и мы пустились в путь. Мы шли вдоль высокой стены, и я не видел, что там, за ней.
– Жалко, что без упаковки. Надо было завернуть в подарочную бумагу, было бы симпатичнее, – со вздохом сказал я.
Ратсо в ответ буркнул что-то неразборчивое. Я не решился попросить его повторить. Я видел, что он чрезвычайно сосредоточен, и боялся его отвлечь. За всю дорогу от машины он не произнес ни слова. Я с большим трудом пытался от него не отставать, в ногах ощущалась вся тяжесть проведенного в машине долгого дня, с каждым шагом все больше наваливалась усталость.
– У меня сердце так и колотится, – вдруг пробормотал он, шагая впереди.
– Ну ты даешь, – с глуповатой улыбкой отозвался я.
Он вошел в огромные ворота из кованого железа, и я увидел картину, к которой совершенно не был готов. Вправо и влево тянулась земля, много-много земли, белые каменные плиты и кресты, десятки крестов. Цветы, амулеты и молитвы, выбитые на гладких плоских камнях. Я видел все это своими глазами, но все равно поверил не сразу. В небе облака и птицы вдруг стали расплывчатыми. Зрение затуманилось, ноги подкосились.
Одна идея, одна пугающая мысль блеснула в голове, но даже думать об этом было невыносимо. Жизнь показалась бесконечно жестокой. Не знаю почему, но, несмотря на темноту и мрачную мысль, зарождавшуюся внутри меня, я продолжал глупо улыбаться. Я пытался заново прокрутить всю пленку с момента нашего знакомства с Ратсо и до этой самой секунды, до этого самого кладбища, пытался понять то, чего не понимал до сих пор, но дебильная улыбка не желала сходить с моих губ, меня как будто сковало, заморозило, и выглядел я, должно быть, как бесчувственный идиот. Я боялся, что, если перестану улыбаться, правда набросится на меня, вцепится в глотку, как бешеный зверь. Если перестану улыбаться, то сразу все пойму и это будет ужасно. У меня задрожало правое веко, я страшно разволновался и не знал, как это вынести. Я сжимал банку в руках так сильно, будто от нее зависела вся моя жизнь. Больше мне не за что было ухватиться, из всех вещей целого мира у меня была одна только эта банка. Передо мной тяжело шагал Ратсо. Он, как всегда, горбился, но сейчас мне показалось, что у него на плечах лежит вся вселенная. Он словно нес на себе и свою собственную тяжелую ношу, и ношу многих других.
А тут я – с этой дурацкой улыбкой, будто прикрученной к лицу. Я услышал, как он плачет, точнее, это было больше похоже на плач мелкого зверька. У него дрожали плечи, как у раненого щенка.
– Ратсо, объясни, в чем дело? Почему мы здесь?
Он обернулся, его полные слез глаза окунулись в мои. Я увидел огромную пустоту в самой сердцевине его души и наконец почувствовал, что моя ужасная улыбка улетучилась, – и мне стало стыдно за реальность, ту, в которой Ратсо не было места.
– Я не мог тебе сказать. Ты бы не понял и ни за что не поехал бы со мной, если бы знал.
– Но как… Я не понимаю… – с трудом выговорил я.
А впрочем, нет, я всё понял. Думаю, в глубине души я давно все понимал, просто эта мысль была уж слишком нестерпима. До того нестерпима, что теперь я задрожал.
Ратсо продолжал шагать, и я шел за ним. Мы миновали десяток могил и наконец остановились.
Я по-прежнему обнимал банку со стекляшками, как спасательный буй среди моря мертвых. Я держался за нее изо всех сил.
– Вот она, – сказал он. – Дасти Роуз. Она здесь с прошлого года. Сегодня первая годовщина.
Надгробного камня не было, просто земля и деревянный крест, воткнутый в землю, а на нем – фотография Дасти, точно такая же, как та, что лежит в кошельке Ратсо.
Тут он заговорил – и говорил уже без остановки.
– Знаешь, иногда я лежу у себя в постели в Мобридже, у стариков. Они только что накормили меня хлебом с вареньем, стаканом молока или плиткой шоколада, и все у меня хорошо, все так хорошо… Или возвращаюсь из библиотеки, где сижу, весь обложенный книгами, трогаю их руками, вдыхаю их запах, – и мне вдруг становится стыдно из-за того, что у меня есть столько всего. Пульс учащается, кровь по венам бежит как сумасшедшая. Это отнимает силы, губит их, растирает в
