Мир неземной - Яа Гьяси
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Чего ты вечно с книгами сидишь? – спросил Райан.
Я пожала плечами.
– Лучше попробуй спорт, как брат. – Он поднял руки в притворной капитуляции, хотя я ничего не сказала. – Не зови меня расистом, но эти книги ни к чему не приведут, а вот спорт может. Жаль, что Нана не играет в футбол. Вот настоящий спорт.
Райан потянулся через прилавок и закрыл мою книгу. Я открыла ее, а он снова закрыл. Я бросила книгу и с яростью уставилась на него, а он рассмеялся.
Наконец подошел П. Т., и Райан тут же выпрямился.
– Никто не подходил? – спросил пастор.
Я была в ярости, но знала, что, если нажалуюсь, станет только хуже. Райан вытащил свою бутылку и сплюнул в нее, все еще смакуя свою выходку. В то воскресенье в церкви я увидела, как Райан сидел в первом ряду подле П. Т., воздев руки к небу, и слезы потекли по его лицу, когда хорист спросил: «Насколько велик наш Бог?» Я пыталась сосредоточиться на музыке, на Христе, но не могла перестать смотреть на Райана. Если Царство Небесное принимает кого-то вроде него, откуда там возьмется место для меня?
Глава 31
Мне не хватает обыденного мышления, прямой линии от рождения до смерти, которая составляет жизнь большинства людей. Границу тех одурманенных наркотиками лет жизни Нана провести не так-то просто. Это зигзаги, резкий взлет и резкий спад.
Нана подсел на оксиконтин; мама поняла это примерно два месяца спустя, когда он попросил снова пойти к врачу за дозой. Она сказала нет, а потом нашла таблетки, спрятанные в плафоне. Мать думала, проблема просто исчезнет, ведь что мы знали о зависимости? Что, кроме кампаний «просто скажи наркотикам нет», могло стать для нас выходом?
Я еще не совсем понимала, что происходит. Я просто знала, что Нана всегда сонный или спящий. Его голова моталась, подбородок падал на грудь, как вдруг брат яростно крутил шеей. Я видела его на кушетке с этим мечтательным выражением лица и удивлялась, как травма лодыжки его подкосила. Он всегда был в движении, почему же теперь стал таким неподвижным? Я попросила у матери денег, и несколько раз, когда она их мне давала, я шла и покупала растворимый кофе. В нашем доме никто никогда не касался кофе, но я слышала, как люди говорят о нем в церкви, видела, с каким восторгом подходят к аппаратам в классе воскресной школы. Я приготовила кофе на нашей кухне, следуя инструкциям на обратной стороне упаковки. Размешала порошок в воде, пока та не стала темно-коричневой. Попробовал напиток, нашла его отвратительным, ну а раз гадость, то должна помочь. Я принесла кофе Нана, толкала его в плечо, в грудь, пыталась разбудить, дать выпить. Не получилось.
– А можно умереть от сна? – спросила я свою учительницу, миссис Белл, однажды после школы.
Она сидела за своим столом и перетасовывала наши домашние задания. Миссис Белл бросила на меня странный взгляд, но я привыкла ловить такие взгляды в ответ на свои вопросы. Они всегда были слишком многочисленными, слишком странными, не по теме.
– Нет, милая, – ответила миссис Белл. – От сна не умирают.
И чего я только на нее надеялась?
~
Нана так сильно потел, что рубашки намокали буквально через несколько минут после того, как он их надевал. Это было после того, как мама очистила плафон, выбросив последние рецептурные таблетки. Брату все время приходилось держать рядом мусорный бак, потому что его постоянно рвало. Постоянно трясло. Он обделался и в целом выглядел так, будто даже дыхание причиняет ему боль, и мне становилось за него страшнее, чем когда брат был под кайфом.
Мама совсем не испугалась. По профессии она ухаживала за больными, поэтому делала то же, что и всегда, когда пациент находился в бедственном положении. Поднимала Нана за подмышки и опускала в ванну. Она всегда закрывала дверь, но я их слышала. Смущенный и сердитый голос брата и ее деловой. Мать мыла его так же, как в детстве, как, должно быть, мыла мистера Томаса, миссис Рейнольдс, миссис Палмер и всех остальных.
– Подними ногу, – командовала она, а затем добавляла мягче: «Ebeyeyie». Все будет хорошо.
Наверное, очень стыдно в шестнадцать лет лежать в ванне и плакать, пока твоя мать смывает дерьмо, рвоту и пот с твоего тела. Следующие несколько часов я избегала Нана, потому что знала: каким-то образом мое присутствие делает ему еще хуже. Он прятался в своей комнате и сидел там до тех пор, пока все не повторялось.
Но когда я видела мать сразу после того, как она мыла своего первенца, я обращалась к ней и черпала силы из того же источника, откуда, похоже, брала их она. У нее не было ни малейшего намека на стыд. Она видела меня, мое беспокойство, страх, смущение и гнев, и говорила: «Придет время, когда тебе понадобится помощник, чтобы вытереть задницу».
~
Моя мать привыкла к болезням. Она знала, что такое приближение смерти. Знала этот скрипучий шум, который исходит из любой части тела, где прячется смерть, таится, ожидая своей очереди, пока жизнь не исчезнет.
Мама была с миссис Палмер в последние ее часы. Та тоже была набожной и верующей женщиной и просила мою мать дежурить у постели, чтобы прочитать отрывок из Священного Писания, прежде чем покойная отправится на высший суд.
– Так звучит смерть, – сказала мама, изобразив этот треск. – Не надо ее бояться, но надо знать в лицо. Надо уметь опознать этот звук, ведь он последнее, что мы все издаем.
Миссис Палмер давали морфий, чтобы облегчить боль. Она курила всю свою жизнь, даже в последнюю неделю, и ее легкие стали дырявыми. Вместо вдохов и выдохов она хрипела. Морфий не превратил ее легкие в наполненные воздухом губки, но отвлекал, говоря мозгу: «Вместо воздуха я могу дать тебе некую свободу от страданий».
– Вот для чего нужны наркотики, – сказала мама нам с братом в первую ночь, когда вернулась домой от постели миссис Палмер. – Чтобы облегчить боль.
Нана закатил глаза и убежал, а мама тяжело вздохнула.
Я боялась смерти и боли. Боялась стариков. Когда моя мать возвращалась из дома миссис Палмер, я не подходила к ней, пока она не примет душ и не смоет все, что, как я опасалась, прилипло к ее коже. Когда
