Конкистадор - Дмитрий Володихин

– Да осознаю я! И понравилось мне. Ты… лучше тебя никто не расскажет.

– Исправляешься.

– Только…

– Что – только? – с подозрением переспросила супруга.

– Я их не полюбил. Они трусы, по-моему.

– Трусы? О чем ты говоришь?

– Забились на свою гору, как крысы по норам, мира боятся, всего боятся, света белого не видят, ни с кем не знаются… Я никогда не мог понять людей, которые жертвуют всеми своими возможностями ради безопасности и одиночества. Катя, они себе члены не поотрезали массово – чтоб уж наверняка не грешить?! Чистые же.

Еще один нежнейший подзатыльник и… пауза. Минут на пять. В конце концов Катенька задумчиво ответила:

– Может быть ты и прав… Но я сказала бы по-другому. Очень красиво, очень необычно и… очень нежизнеспособно… А теперь давай сюда пенку.

Виктор вынул из кармана маленький гибкий прямоугольник. Вставил в отверстие на торце голубоватую таблетку стимулятора. Прямоугольник начал медленно расти… Через минуту на траве перед Сомовым раскинулся мягкий мат – два метра на три – и, что особенно приятно, с подогревом.

…Оба они молча лежали и глазели в небо, а наглая трава склонялась к их лицам и щекотала кожу. Лепестки цветов ласкались к ладоням. Ветер приносил запахи дымов из долины. И было очень тихо. Невероятно тихо. Не пели птицы, не скрежетала в уши какая-нибудь техника… всюду техника, а тут ее нет, слава Богу. Не шумели люди… километров на пять окрест не было никаких людей. Даже листва на деревьях боялась шелохнуться.

Сомов не сдержался и ответил на ее мысленный вопрос:

– Нет, не простудимся. Не думаю. Разве так уж холодно?

Катенька сдавленно хрюкнула. Помолчала с минуту и сказала:

– Если, конечно, потом сразу оденемся.

А он не торопился. Ему совершенно не хотелось торопиться. Катенька привела его сюда, вырвала из привычного хода времени, перерезала нити, связывавшие его с повседневной суетой… Теперь любое резкое движение казалось Сомову фальшью. Ничего резкого, ничего быстрого, ничего суетливого.

Кисельные облака проплывали над ним. За облаками скрывался от человеческих взоров Бог. Он знал все историю мира от Сотворения до последнего срока, а все же взирал на дела своих детей с любопытством…

Виктору представилось, будто они с Катенькой – древняя королевская чета… где-нибудь на Земле… так давно, что не изобретено еще слово «век»… лежат в ожерельи трав, а весь мир вращается вокруг них с томительной величавостью. Одно присутствие Катеньки здесь, рядом, на расстоянии ладони, наполняло его ликованием. В сосудах вместо крови текла чистейшая стихия любви, и плотское желание растворялось в ней, как звучание скрипки, призывное, тонкое, ветреное, растворяется в игре большого оркестра. Простое прикосновение казалось Сомову избыточным. Прикоснуться – это слишком много… Катенька рядом – вот счастье, которое словами выразить невозможно. И он захлебывался этим счастьем. Кажется, если бы он всего-навсего знал, что она существует в мире, если бы ему не дано было видеть ее, разговаривать с ней, вдыхать ее аромат, если бы ему дарован был сам факт ее существования и больше ничего, то и тогда в душе его каждый день пылало бы солнце.

Как странно, что первые две трети жизни он провел, не зная Катеньки. Нелепо. Неестественно.

Сомов колебался. Любовь так высоко вознесла его над миром! Он боялся одним лишним поцелуем спугнуть высоту…

Тут Катенька повернулась к нему. Положила щеку на ладонь, руку поставила на локоть и взглянула с вызовом:

– Вот уж дудки, Сомов. Все, о чем ты сейчас думаешь, я смогу дарить тебе еще очень долго. В том числе, когда мы будем старыми-старыми. Как две мумии. А сейчас, знаешь ли, я все еще способна дать тебе кое-что сверх того.

Она пропустила волосы Виктора между пальцами. Нежно и требовательно…

Сомов держал вымпел на штабном корабле «Аргентина».

30 декабря он пробудился с недобрым предчувствием. Положительно, одиннадцать часов доброго сна были худой платой за несколько бессонных суток, но очень хорошим авансом на бессонную неделю вперед… Неделю, или уж сколько там получится.

Адъютант сунулся было к нему с докладом.

Сомов, повинуясь внезапному импульсу, спросил:

– Страшный Суд еще не начался?

– Прости Господи! Нет, господин вице-адмирал.

– Женевцы на нас уже напали?

– Нет, господин вице-адмирал.

– Имеете ли вы сообщить мне о какой-либо эпидемии, аварии, перерастающей в катастрофу, революции – от чего, Боже, упаси – на Терре, или же воскресении во плоти кого-либо из моей родни?

Адъютант булькнул нечто маловразумительное.

– Отлично. Это как раз те известия, которые я и хотел от вас услышать. Все остальное – через сорок пять минут. А завтрак – через четверть часа.

Адъютант, покидая каюту Сомова, замешкался на добрых две секунды. Флот вошел в плоть и кровь Сомова. В этих секундах он с легкостью прочитал подтверждение своих предчувствий. Его ожидал суматошный день… впрочем, в условном корабельном времени нет понятия «день», а те новости, которыми спешил угостить его адъютант, способны привести в состояние полного хаоса и планы на сутки, и планы на неделю…

Некоторые новости вызывают адреналиновый шторм задолго то того, как ты их узнал.

Сумасшедший дом, работающий изо всех арткомплексов, станет его судьбой на ближайшее время. Отправляя эскадры Вяликова и Пряникова, Виктор отлично понимал это. И теперь ему следовало предварить наступление бедлама спокойным и основательным поглощением завтрака… Привести себя в порядок. Побриться. Помолиться. А потом спокойно и основательно поглотить завтрак.

…Работая вилкой, главком думал трех вещах. Во-первых, о необходимости не думать ни о чем серьезном. Во-вторых, о том, сколь хорошо было бы видеть на своем месте настоящего героя. Того, кто с полувзгляда видит «тактику бега на дальнюю дистанцию». Как хорошо было бы подчиняться ему, уповая на его стратегическое искусство, опыт, силу и решительность. Как хорошо было бы не искать тот единственный выигрышный ход, которому не может научить никакая академия… не ошибаться, не начинать поиски вновь, не отчаиваться и не бояться фатальной, катастрофической ошибки. Определенно, Терре следовало бы завести героя в штатном расписании флота! А то ведь какая несуразица выходит: в самый ответственный момент на месте героя некому утвердить седалище, кроме него, вчерашнего командора Сомова… Да, он мечтал получить эту роль. А кто не мечтает? Но если нашелся бы человек лучше, сильнее него, словом, истинный герой, то отдал бы ему все, ничуть не усомнившись. В-третьих, Сомов прикидывал, считать ли постной пищей жареную терранскую летучку, вольно раскинувшуюся на тарелке. До конца Рождественского поста было еще целых семь дней, а летучка явственно вгоняла его в соблазн. Чем считать, эту самую летучку: зверем, насекомым, чокнутым растением? И если она насекомое, то считать ли мясо насекомых за мясо? Жизнь летучки равняется одному году, и большую его часть летучка напоминает коралл, нагло вылезший на берег и позеленевший. Она не двигается. Она не издает никаких звуков. Она даже не пахнет. Но в краткий брачный сезон летучки отрываются от корней, шумно взлетают и принимаются носиться низко-низко над землей в поисках партнера для спаривания. Говорят, на протяжении двух недель они проявляют необыкновенную прыть и чуть ли не зачатки интеллекта… Так есть или не есть эту тварь? Ужасно она вкусная.

В результате Сомов успешно решил задачу не думать о важном, по повода героя решил – нет его, да и хрен бы с ним, а летучку съел. С хрустом. Правда, решил непременно покаяться корабельному священнику, если окажется, что есть в чем каяться. Да стоило ли вообще становиться главкомом, если не получаешь при этом удовольствия от персональной главкомовской кухни?!

…Адъютант явился минута в минуту.

Сомову померещился безумный хохоток. Как видно, сумасшедший дом прибыл вместе с адъютантом и спрятался у него за спиной. Слушая новости, Виктор понял: так оно и есть. Прячется, зараза…

Пять главкомов держав-претенденток моментально отреагировали на действия терранских мобильных эскадр. Собственно, пять, потому что Российская империя и Поднебесная не отреагировали никак… и Сомов впервые в жизни всеми потрохами прочувствовал, что означает слово «интроверт».

События развивались с калейдоскопической быстротой. Общую медлительность и пассивность как рукой сняло.

Пряникова в секторе Аравийской лиги атаковали сразу же, безо всяких предупреждений. Адмирал с отменной вежливостью сообщил новым арабам, что он не собирается нарушать соглашение о разделе на сектора; он осуществляет наблюдение, не более того… Подумав, тамошний главком отрядил четыре линкора – гонять Пряникова по всему сектору. Но Сомов не зря дал адмиралу самые быстрые корабли, а не самые сильные: Пряников держался от новых арабов на дистанции, превышающей дальность действенного огня. На вторые сутки арабский главком придал своим гончим легкую флотилию, та оторвалась от основных сил, атаковала… и тут старый адмирал повеселился вволю. Он выставил один-единственный свой флагман, броне которого залпы маленьких корабликов не могли причинить ни малейшего вреда, разнес в щепы новоарабский легкий крейсер и с сознанием сделанного дела удалился, когда подтянулись линкоры противника. Терранская эскадра вышла за пределы сектора в никем не контролируемое пространство. Аравийцы не отставали. Пряников повторил маневр, принесший ему успех в первый раз, и… разнес еще один крейсер. Аравийцы сделались осторожнее. К исходу 30 декабря Пряников опять ворвался в сектор Аравийской лиги, но его лишь вяло блокировали на границе сектора. У новых арабов появились дела поважнее: вся эскадра праздновала «большой тактический успех». Новые евреи, по примеру терранцев, направили в аравийский сектор разведывательный корвет. Его тут же спалили – вот и праздник. На смену корвету скоро явился быстроходный легкий крейсер, и за ним пустился вдогонку чуть ли не весь поисковый контингент новых арабов.