Убийство моей тетушки. Убить нелегко (сборник) - Ричард Халл

– Да… Конечно… Я так и поступлю. В сущности, знаете ли, я часто думал об этом. Проводить здесь время в бессмысленном, как вы выразились, безделье – несколько скучно. Мне приходило в голову, что хорошо было бы поселиться где-нибудь еще, но, сами понимаете, тетя Милдред так беззаветно привязана к усадьбе, что предлагать ей переезд немыслимо. – Тут я опять вступил на скользкую почву. Сама подобная мысль – это всякий бы заметил – показалась Спенсеру кощунственной. – Но существуют, понимаете ли, объективные трудности. Невозможно получить работу – по крайней мере такую, какая стоила бы того, чтобы работать, – без соответствующей подготовки. А я, знаете ли, ничему конкретному не учился. Разве стоит как-то попробовать себя на литературном поприще? И еще, что касается обучения: честно говоря, до сих пор не могу остановиться на чем-то, что влекло бы меня по-настоящему. А если бы такое дело нашлось, то на время овладения им – вдали от дома – мне потребовалось бы бо́льшее содержание, чем теперь.

– Полагаю, об этом можно договориться, если ваша тетя искренне поймет серьезность ваших намерений, в какой бы области они ни лежали.

Тут-то, конечно, он себя и выдал. Именно в этом состояла далеко идущая цель тетки – избавиться от меня ценой жалкой надбавки к содержанию, чтобы потом запереть на всю оставшуюся жизнь в какой-нибудь безрадостной конторе, – и прощупать почву она уполномочила Спенсера. Нет, спасибо, это не для меня, и речи быть не может, ни на каких условиях! Но пока, хоть я и раскрыл с легкостью маленький заговор моей родственницы с доктором, свои карты выкладывать рано. Наоборот, под таким предлогом следует изящно выиграть пару дней!

– Понимаю. – Я выждал паузу. – А какую специальность или род занятий вы представляете себе, когда говорите о «серьезных намерениях»?

– О, Эдвард, дорогой мой, я понимаю: пока рано говорить об обстоятельном плане, разработанном во всех деталях. (Верить этому или нет – дело мое, однако «Эдвард, дорогой мой» – хорошее обращение, пусть продержится подольше.) Но, конечно, можно сказать с уверенностью: мисс Пауэлл будет рада, если вы изберете профессию, максимально близкую вашим склонностям.

Мои губы тронула невольная улыбка. Наивный старый юноша! Как он себе это представляет: я выхожу на «авансцену» и торжественно объявляю, в какой именно круг ада решил направить свои стопы? Комедия, да и только. Интересно, а если бы я выразил намерение уйти в церковь, стать священником? Тут бы он, наверное, просто рухнул как громом пораженный, а ведь, если разобраться, сутана мне подходит точно так же, как какая-нибудь адвокатская мантия, нарукавники бухгалтера или банковского клерка.

– Что ж, обещаю вам тщательно все обдумать. – Двигатель «Ла-Жуаёз» при этих моих словах мелодично заурчал. Этот намек дошел даже до Спенсера.

– Ну и правильно, Эдвард. Молодчина. Я знал, что вы способны внять голосу разума, если облечь мысль в правильные слова. Кстати, как вам такая идея – это только идея, но все же… Я знаю, вы хорошо разбираетесь в автомобильных моторах. Значит, у вас инженерный склад ума. Впрочем, все в ваших руках. Не хочу показаться навязчивым – выбор целиком и полностью за вами. И еще – пожалуйста, в ближайшие несколько дней, которые уйдут у вас на размышления, будьте добры к тете. Берегите ее. Это, собственно, и есть моя вторая просьба. Поверьте, она сейчас необыкновенно растревожена. Ладно? Ну, вот и хорошо. Вы славный парень, Эдвард. – Сказав это, старикан, так и не выросший из штанишек школяра, удалился, довольно ухмыляясь.

Еще бы ему не ухмыляться. Ведь он уверен, что их с тетей низкая интрига удалась. Как, право же, удачно, как кстати вышло, что я заранее приготовил контрмеры. Иначе не могло быть никакой уверенности, что старуха силой не заставит меня пойти на что-то, вроде предложенного Спенсером, – такова великая, непоколебимая решительность ее характера. Так и вижу себя в запачканном синем комбинезоне грубого покроя, с ног до головы обрызганным машинным маслом, в обучении на какой-нибудь мерзопакостной инженерной фирме. А вот я уже каждый день хожу конструировать бездушные грузовые фуры, столь противные самой сущности моей поэтической натуры, – хожу где-нибудь в Бирмингеме, отвратительнейшем, насколько я понимаю, месте на земле, до щелей мостовых пропитанном духом наживы и убожества (исключая, возможно, лишь ту часть города, что называется Вулверхемптоном). Как может тетя со старым Спенсером за компанию хоть на минуту представить себе это, всерьез вообразить, как я, «закованный» в голубой комбинезон, тружусь не покладая рук? Являюсь на какой-нибудь завод с мрачными коридорами ежедневно к пяти утра или когда там они начинают. И провожу там целый рабочий день от звонка до звонка. И говорю какому-нибудь очередному безликому начальнику цеха: «Да, сэр» и «Никак нет, сэр». Все это было бы лишь смехотворно, если бы тетка не умела отлично проводить в жизнь свои самые несообразные, самые абсурдные мечты. Она смотрит на них как на простую данность, и, глядишь, так или иначе они вскоре в данность и превращаются.

Глава 6

С неохотой, но вынужден признать: в одном Спенсер прав, тетя и вправду пребывает в очень нервозном, каком-то суетном состоянии. Все время смотрит так, будто вот-вот что-то скажет, но передумывает. Несколько раз я ловил на себе ее пронзительный взгляд, когда она думала, что я не замечаю. Опять-таки за каждой трапезой непрестанно шарит рукой по кольцу для салфетки или по вилке, чем приводит меня в бешенство. Попробовал бы я проделывать такое за столом в детстве – сразу последовало бы резкое замечание.

Конечно, теперь, придя относительно меня к судьбоносному, как она полагает, решению, тетка с беспокойством ждет результата – попаду я в сети или нет. До некоторой степени это объясняет ее поведение, но все же не полностью. У меня из головы не идет ее последнее обещание «принять меры» – все еще не ведаю, ни по какому поводу (с ней вечно остаешься в неведении), ни что именно это за меры. Возможно, схема по избавлению от моей персоны и есть «мера»? Не уверен. Не могу отделаться от подозрения, что в рукаве у нее припасен еще какой-то туз. Туз неприятный, она сама его побаивается и не очень хочет с него ходить, но постепенно склоняется к выводу: если понадобится – придется. А ведь тетка моя – женщина очень решительная, на мелочи размениваться не станет, так что можно ни секунды не сомневаться: что бы она там ни обдумывала – это нечто кардинальное, поистине крутое. В самом деле, если как следует разобраться, я немного встревожен. А если разобраться еще лучше – встревожен сильнее, чем немного. Скажу больше: если бы у меня не был готов собственный план, вряд ли бы я осмелился при таких обстоятельствах остаться в доме. Или уж, во всяком случае, мне следовало бы во что бы то ни стало прояснить ситуацию и допытаться, что у старухи на уме. Если каким-то чудом, по какой-то несчастной случайности мои намерения снова не реализуются, если она снова что-то пронюхает, мне останется только спешно скрыться – с максимальной скоростью, какую способна развить «Ла-Жуаёз». Когда придет великий день – а придет он либо в следующее воскресенье, либо через воскресенье (тем или другим воскресным вечером должно стать ясно, принес ли Эванс хрен для вечернего застолья – уж я за ним прослежу), – все будет готово к мгновенному бегству. Конечно, в высшей степени маловероятно, что мне придется к нему прибегнуть; что мне вообще придется делать что-нибудь, кроме как сидеть и ждать, но не помешает держать наготове автомобиль и пару смен одежды. Что должно воспоследовать в худшем случае? Сам не знаю и, честно говоря, не хочу сейчас об этом размышлять. Наверное, не может последовать ничего страшнее временной ссылки в Бирмингем. Слишком уж тетка печется о чести нашего никому не нужного и не интересного рода, слишком уж переполняет ее гордость от ношения «титула» «госпожи Пауэлл из Бринмаура» (чем тут гордиться, не понимаю и никогда не пойму), чтобы пойти на публичный скандал «в благородном семействе». Ну а там, после короткого опыта совместного проживания – к кому в Бирмингеме старуха меня ни соизволит послать, – я легко смогу убедить этого кого-то, что без меня ему будет лучше. Настолько лучше, что он, в свою очередь, сможет убедить в этом даже такого человека, как моя тетя. Однако оставаться под одной крышей с нею для меня, конечно же, станет невозможно.

Пока же меня огорчает еще одна вещь. Видите ли, я более не уверен, что растение, опознанное мною как борец, действительно является борцом. Проблема в том, что, движимый неуместными угрызениями совести, я не смог заставить себя вырезать иллюстрации из всех этих допотопных книг по садоводству, и теперь приходится полагаться на память. Листья, по-моему, выглядят как-то не так. К тому же, по моим расчетам, аконит сейчас должен цвести, а он не цветет. Впрочем, в словаре значилось «с июля по сентябрь», а сейчас уже давно сентябрь, так что, видимо, это нормально. Но очень хочется знать наверняка! Ну, собственно, в самом худшем случае – если тетя примет внутрь парочку совершенно безвредных корешков совершенно безобидного растения – тоже ничего страшного не случится, и впоследствии можно будет повторить попытку. Однако как все это меня уже утомило! И, случись отсрочка, у Спенсера с тетей появится больше времени на затягивание бирмингемской удавки вокруг моей шеи. Кстати, я попробовал выдернуть один стебель, чтобы выяснить, конусообразный ли у него корень, но целиком извлечь его из почвы не смог, а лопатой копать не хочу из боязни выдать себя. И из той же боязни не хочу выдергивать более одного стебля.