Каирская трилогия - Нагиб Махфуз

мир, и нужно узнать его таким, каким он есть на самом деле…

Он вдруг встал и сказал:

— А сейчас мне нужно идти…

Камаль умоляюще попросил:

— Останься со мной ещё на время…

Но тот, оправдываясь, сказал:

— Уже одиннадцать, и я должен пойти в Каср аш-Шаук, чтобы убедиться, что с Занубой всё в порядке, а затем я вернусь в Суккарийю, чтобы быть рядом с ними. Кажется, сегодня ночью мне не удастся поспать и часу, и только Аллах знает, что ждёт нас завтра…

Камаль встал и в тревоге сказал:

— Ты говоришь так, как будто всё кончено. Я сей же час отправлюсь в Суккарийю..

— Но ты должен остаться с детьми до утра. И постарайся поспать, а иначе я буду сожалеть, что был с тобой так откровенен!

Ясин покинул крышу, а Камаль последовал за ним, чтобы проводить до входной двери. Когда они проходили мимо верхнего этажа дома, где спали дети, Камаль печально заметил:

— Бедные дети. Как же плакала Наима в последние дни! Как будто она сердцем догадалась о том, что там…

Ясин пренебрежительно ответил:

— Дети быстро забудут обо всём. Помолись лучше о милости Божьей ко взрослым…

Когда они вышли во двор, до них донёсся голос с улицы, который громко выкрикивал: «Спецвыпуск газеты „Аль Мукаттам“!» Камаль удивлённо пробормотал:

— Спецвыпуск «Аль-Мукаттам»?!

Ясин горестно сказал:

— Ох, я знаю, о чём там говорится. Я слышал, как люди распространяют новости об этом, пока шёл к тебе… Саад Заглул умер!..

Камаль воскликнул в глубине души:

— Саад?!

Ясин остановился и повернулся к нему:

— Не принимай это так близко к сердцу, нам достаточно собственных проблем!

Камаль глядел в темноту, не говоря ни слова и не двигаясь, как будто забыл о Халиле, Усмане, Мухаммаде и Аише, забыл обо всём, кроме того, что Саад Заглул умер. Ясин продолжил идти и сказал ему:

— Он умер, сполна насладившись жизнью и величием. Чего ещё можно пожелать ему?! Да смилостивится над ним Аллах…

Камаль следовал за ним молча, а когда его оцепенение прошло, он и не знал, как в таких печальных обстоятельствах воспринять эту новость. Но если приходят сразу несколько бед, они сталкиваются между собой. Так же было, когда умерла его бабушка сразу после трагической гибели Фахми, и никто не проливал по ней слёз. Значит, теперь умер и Саад. Герой ссылки, революции, свободы, конституции умер. Почему бы ему не скорбеть по нему, если всё лучшее, что перенял Камаль своим духом, было результатом его воспитания и вдохновения!

Ясин остановился снова, чтобы открыть дверь. Затем протянул ему руку и пожал её. Тут Камаль вспомнил одну вещь, которая давно выскочила у него из головы, и со смущением из-за своей забывчивости сказал брату:

— Я попрошу Аллаха, чтобы к твоему возвращению твоя жена уже благополучно родила…

Собираясь уходить, Ясин ответил:

— Иншалла, а я надеюсь, что ты спокойно заснёшь…

Конец 2 тома

Том 3. Сахарная улица

1

Головы их склонились к жаровне, а руки распростёрлись над огнём: худые жилистые — Амины, жёсткие — Аиши, похожие на черепаший панцирь — Умм Ханафи, белоснежные и прекрасные — Наимы.

Январский мороз почти застыл в виде снега по краям гостиной, той самой, которая сохранила свой старый облик: те же разноцветные циновки, диваны, расставленные по углам. Исчез лишь старинный газовый светильник с потолка, а на его месте висела новая, электрическая лампа. Это место также изменилось, и кофейные посиделки вновь стали проводиться на первом этаже. Весь верхний этаж переместился вниз, дабы облегчить жизнь отцу семейства, которому сердце уже не позволяло взбираться по ступеням наверх. Перемены затронули также и членов семьи. Тело Амины высохло, а волосы её покрыла седина. И хотя ей только недавно исполнилось шестьдесят, выглядела она лет на десять старше. Но перемены в Амине были ничем по сравнению с тем упадком и разрушением, что произошёл с Аишей. Вызывало ли это насмешку или, наоборот, жалость, но волосы её по-прежнему отливали золотом, а глаза — небесной синевой. Но о каком же недуге свидетельствовали её угасший взгляд, не внушавший и намёка на то, что в нём теплилась жизнь, и эта бледная кожа? И было ли это лицо, на котором выступали кости и ввалились глаза и щёки, лицом женщины тридцати четырёх лет? Зато, судя по Умм Ханафи, годы у неё, казалось, не отняли ничего, почти не затронув ни полноты, ни мясистости, разве что скопились, словно пыль или корка на коже, вокруг шеи и рта. Но в её задумчивых глазах выражалось участие в молчаливая печаль всего семейства. Одна Наима в этом коллективе выглядела словно роза, которую посадили на кладбищенском дворе. Она созрела и превратилась в прекрасную шестнадцатилетнюю девушку. Голову её покрывал нимб из золотистых волос, а личико украшали голубые глаза. Она напоминала Аишу в годы её юности, или даже была ещё более пленительной, хотя и худенькой и тонкой, словно тень. Взгляд её был кротким и мечтательным, источавшим чистоту, наивность и удивление миром. Наима прислонилась к плечу матери, как будто не желая расставаться с ней ни на миг.

Умм Ханафи, потирая руки, протянутые над жаровней, сказала:

— На этой неделе строители наконец закончат проект дома по прошествии полутора лет…

Наима насмешливым тоном заметила:

— Дом дядюшки Байуми-продавца щербета…

Аиша оторвала глаза от жаровни и на миг посмотрела на Умм Ханафи, однако не прокомментировала её слова никак. Они уже знали о сносе дома, который когда-то принадлежал господину Мухаммаду Ридвану, для строительства на его месте четырёхэтажного особняка для дядюшки Байуми-продавца щербета. Это всколыхнуло старинные воспоминания о Мариам и Ясине. Вот только