Каирская трилогия - Нагиб Махфуз

десять уже лечь спать, и всё, что он ел, пил, его пешие прогулки тщательно фиксировались врачом. Он был сердцем и центром этого дома, в которое время принесло уныние. Несчастная Аиша была занозой у него в боку, ибо он не способен был исправить её испорченную жизнь. Он едва ли испытывал спокойствие за неё, ведь завтрашний день мог застать её в полном одиночестве и отчаянии, без отца и матери. Его беспокоило и собственное здоровье, которому угрожали осложнения, но самым страшным, чего он боялся больше всего, — что силы подведут его и тогда ему придётся слечь в постель, словно живому покойнику, как уже случилось со многими из его друзей и близких. Эти мысли кружили вокруг него, как мухи, и он просил защиты у Аллаха от такого зла. Да, ему следовало послушать старинные песни, даже если он заснёт под них…

— Оставь радио включённым, даже если я засну…

Она с улыбкой послушно кивнула, а он глубоко вздохнул и продолжил:

— До чего же мне тяжело подниматься по лестнице!

— Отдыхайте, мой господин, на площадке…

— Но на лестнице так душно. До чего же проклятая зима в этом году…, - затем он спросил её. — Бьюсь об заклад, что ты и сегодня посетила Хусейна как обычно, несмотря на такой холод…

Она смущённо ответила:

— В паломничестве, мой господин, любые тяготы ничтожны…

— Я один виноват!

Пытаясь ему угодить, она сказала:

— Я обхожу по кругу пречистую гробницу и молюсь о вашем здоровье.

Он нуждался в искренних молитвах, ведь ему было отказано во всём приятном, что было у него в жизни, даже в холодном душе, которым он привык освежать своё тело каждое утро, из-за опасности для артерий, как ему сказали. «Раз всё хорошее теперь вредно, то Господи помилуй нас», думал он. Вскоре до них донеслось хлопанье закрываемой входной двери, и Амина подняла глаза, пробормотав: «Камаль». Не прошло и нескольких минут, как Камаль в своём чёрном пальто, явно демонстрирующим его тощую долговязую фигуру, вошёл в комнату и сквозь очки в золотой оправе посмотрел на отца. Чёрные прямоугольные густые усы придавали ему степенный мужественный вид. Он приветственно наклонился над рукой отца, чтобы поцеловать её, и тот предложил ему сесть, как всегда с улыбкой спросив:

— Где ты был, профессор?

Камалю нравился этот его мягкий кроткий тон, который отец приобрёл наконец спустя долгие годы. И присаживаясь на диван, ответил:

— Я был в кофейне с друзьями.

«Интересно, с кого рода друзьями?» Он сам казался серьёзным, невозмутимым, степенным не по годам; проводил большую часть своих вечеров в кабинете. «Какая же огромная разница была между ним и Ясином, хотя у каждого были свои недостатки!» Отец улыбнулся и снова спросил:

— Ты сегодня присутствовал на съезде «Вафда»?

— Да, и мы слушали выступление Мустафы Ан-Нахаса. Сегодня был знаменательный день.

— Нам говорили, что это будет великое событие, но я не смог посетить его и уступил свой пригласительный билет одному из друзей. Здоровье моё не выдерживает такого напряжения…

Камаля охватило сострадание к отцу, и он пробормотал:

— Да укрепит вас Господь наш…

— Не случилось ли каких-нибудь инцидентов?

— Нет, день прошёл спокойно. Полиция, в отличие от своей привычки, ограничилась только надзором..

Отец с облегчением кивнул головой, а затем многозначительным тоном спросил:

— Но вернёмся к нашей старой теме. Ты всё ещё остаёшься при своём заблуждении насчёт частных уроков?

Камалю становилось неловко всякий раз, как приходилось открыто заявлять о своём несогласии с мнением отца. Он мягко ответил ему:

— Но мы ведь закончили говорить на эту тему!

— Каждый день друзья просят, чтобы ты дал частные уроки их детям. Не отказывайся от честного заработка, ведь частные уроки это источник существенного дохода для учителей, а те, кто просит этого у тебя — благороднейшие люди из нашего квартала…

Камаль не вымолвил ни слова, хотя выражение лица и так свидетельствовало о его вежливом отказе. Отец с сожалением сказал:

— И ты отвергаешь это ради пустой траты времени на бесконечное чтение и писательство, которое не приносит прибыли? Разве для такого разумного человека, как ты, это правильно?

Тут в разговор с Камалем вступила Амина:

— Тебе следует любить деньги так же, как ты любишь науку. — Затем она обратилась к мужу, горделиво улыбаясь. — Он подобен деду, который ничто так не любил, как знания.

Ахмад с недовольством заметил:

— Снова мы вернулись к его деду!.. Я о том, что неужели он был таким же великим богословом-имамом, как Мухаммад Абдо?!

И хотя Амине ничего не было известно о Мухаммаде Абдо, она воодушевлённо ответила:

— А почему нет, господин мой?!.. Все соседи шли к нему со своими духовными и мирскими заботами!

Ахмадом овладел дух веселья, и он засмеялся:

— За десяток таких, как он, сегодня дадут один грош!

Протест Амины отразился не на языке, а на лице. Камаль сочувственно и смущённо улыбнулся и попросил разрешения удалиться, после чего покинул комнату отца. Наима в гостиной преградила ему путь, чтобы показать ему своё новое платье, и пошла принести его. Камаль сел выжидающе рядом с Аишей. Как и остальные обитатели этого дома, он пытался угодить Аише с помощью Наимы. Но вместе с тем он восхищался этой прекрасной девушкой столько же, сколько в детстве восхищался её матерью. Наконец Наима принесла платье и расправила его в руках. Камаль поглядел на его хозяйку с нежностью и любовью, поражённый её блестящей спокойной красотой, которую чистота и хрупкость облачили в яркий свет. Он вышел из гостиной с опечаленным сердцем оттого, что семью его постигла старость. Нелегко ему было видеть, как отец, который был таким могучим и энергичным, теряет силы, или мать, что увядает и исчезает за сенью старости, или как распадается и гибнет Аиша. Атмосфера в доме была заряжена предвестниками бедствий