Буря на Волге - Алексей Салмин

Чилим молча слушал напутствие старого дядьки, а тот продолжал:

— Вас научат всякие проходимцы и сами не знаете, чему... На что это похоже? Не хотим ехать... Нет, брат, коли штык наставят в грудь, поедешь. А вот присягу, примешь под святым крестом, тогда гляди... Там тебе и карцер, и губвахта, и всякая штука...

— Сами узнаем, чего нам рассказывать бабушкины сны, — бросил Бабкин.

— Ты молчи да слушай, когда начальство говорит, строго заметил дядька.

Сизый дым махорки, острый запах прелых ног и онуч, первача заполняет тесно набитую теплушку.

На станциях звонко выкрикивают торговки:

— Дешевые каленые орехи, кедровые!

Новобранцы заняты кто чем: тот щелкает орехи, тот спит, иные сражаются в карты, а другие ведут тихую беседу, мешая с былью небылицу. И так проходит весь длинный путь. Лязгнули буфера, последняя остановка. Раздались крики команды:

— Вылезай!

Выгрузились и нестройной толпой с котомками и ящиками явились в казармы. Унтер, сдавая команду, не забыл отметить в списке жирной скобкой фамилии Чилима и Бабкина. Он собственноручно вывел рядом с их фамилиями: «Эти личности темные и весьма ненадежные. Старший унтер Ведрин».

Обмундировали, как положено было новобранцам, во все старое. Сквозь дыры в шинелях видны были мундиры.

— Хорош! — улыбнулся Бабкин, глядя на Чилима, примерявшего бескозырку.

— На себя-то погляди, тоже на каторжника смахиваешь, — заметил Чилим.

— Чего тут рассуждаете! — подскочил взводный, сжимая кулаки. — Марш за углем, печки топить! Полы мыть!

С первого дня Чилим не выходит из наряда.

С брусьев спрыгнул не так, как умеет дядька Чубаров, — наряд заработал. Честь отдал не по форме — опять в наряд, а на словесности совсем беда.

— Чилим! — кричит дядька. — Как величают царицу?

— Кажись, Александра Федровна.

— Отставить! Бабкин, как величают?

— Ефим Ильич, господин унтер! — проворно вскакивает Бабкин.

— Дубина! Тебя что ли!..

Все засмеялись. Дядька сжимает кулак, пробирается ближе к Бабкину, но вмешивается подошедший взводный.

— Чубаров! Передай этих чурбанов ефрейтору Мякишину, он вразумят их...

— Слушаюсь, господин взводный! — козыряет дядька.

Чилим с Бабкиным останавливаются перед ефрейтором, оба отдают честь и докладывают:

— В ваше распоряжение прибыли!

— А что нужно добавить? — раздувая широкие ноздри, прогнусавил Мякишин.

— Чай, и этого хватит, — заметил Чилим.

— Не рассуждать! Смирно! На руку! К бою готовьсь! Вперед коли! Назад коли! Отбей верх! От кавалерии закройсь! Коли!

Чилим с Бабкиным вяло тычут винтовками, путают приемы.

— Отставить! — кричит ефрейтор. — Как стоите? Ку-да глядит у вас штык. Штык должен быть против левого глазу, ноги как пружины, глаз на штыку! Шесть шагов вперед арш!

Остальные отдыхают, подсмеиваются над новичками, а Чилим с Бабкиным пыхтят, потеют, колют и бьют прикладом воздух. И так от утренней до вечерней зари обламывают Чилима. Наконец, он уже владеет винтовкой, как портной иголкой. Ему тискают в голову всякие величества да высочества, от прабабушки и до последней маленькой внучки царского рода, заставляют выучить, как их зовут и величают, — Мякишин просто дышать пе дает.

— Ты у меня как бельмо на глазу... Я должен младшего унтера получить, а вот из-за таких остолопов не видать мне лычек, как своих ушей, — говорит он.

— Ладно, получишь, — улыбается Чилим.

Утром под барабанный бой вскакивают молодые солдаты, спросонок протирают глаза и в удивлении пялят их на мякишинские погоны, на которых светят серебром нашивки фельдфебеля.

— Батюшки! Когда это? — восклицает Бабкин. — Поздравить надо с чином фельдфебеля вас, господин Мякишин! — проходя мимо, козыряет он.

Мякишин еще не соображает, в чем дело.

— Встать, смирно! — крикнул от двери дневальный.

Четко позвякивая шпорами, вбежал ротный. Лицо его сосредоточенное и злое, глаза впиваются в Мякишина.

— Это что такое? Что, я вас спрашиваю! — и ротный считает зубы вновь произведенному фельдфебелю. А Чилим смотрит через головы других, думает: «Попробуй-ка офицерского, как он ловко приходится по скуле. Я недаром уплатил последние десять копеек за эти белые тряпочки». Но и Чилиму эта штука тоже не проходит даром. Барабанщик выдал Васю.

«Поутюжили» его в казарме для порядка, поясок долой и — в карцер.

— Куда, Васятка? — спросил подметавший пол Ефим.

— На губвахту! — крикнул, улыбаясь, Чилим. — «Десять суток — хлеб да холодная вода. Ну, это мне не в диковину, я и дома когда жил, тоже не жирнее ел...»

После гауптвахты Вася еще усерднее служит царю-батюшке: день в муштре, а вечером и утром — в наряде. Ему некогда рассуждать. Мякишин в поте лица трудится над Чилимом, используя самые разнообразные средства.

— Чилим! — кричит Мякишин. — Быстрей надо поднимать курдюк... Сколько звездочек у прапорщика?

— Две, господин ефрейтор!

— А не врешь?

— Никак нет! — съедает глазами начальника Чилим.

— Встать! — командует отделению Мякишин.

Подходит прапорщик.

— Продолжайте! — махнул он рукой.

— Сами поглядите, господин ефрейтор, на правом одна и на левом тоже. Сколько ж теперь будет? — спросил Чилим.

Мякишин сопит и скрипит зубами, сжимая кулак, но в присутствии начальника вопрос остается нерешенным. Вечером все отдыхают, а Чилим, как правило, подметает полы в казарме.

Однажды бежит фельдфебель:

— Ты у меня смотри! Чище убирай! Замечу грязь, зубы чистить буду...

— Без тебя каждый день чистят, — ворчит Чилим, старательно складывая мусор в лоток.

Бежит ротный, кричит:

— Беркутов!

— Я, вашбродь!

— Чтобы в казарме все блестело! Нищенко едет.

— Слушаюсь! — козыряет фельдфебель.

На следующее утро идет ожесточенная муштра... Все начальство на ногах. Солдаты строятся, перестраиваются, размыкаются, смыкаются. И с самого утра скулы и уши трещат у солдат.

«Ишь, какой почет здесь нищенкам...» — думает Чилим.

— Чего это начальство сегодня так икру мечет? — спросил он унтера. — Чуть не языком заставляли вылизывать грязь. Нищенка, слышь, какая-то едет. Нищих и в нашей деревне сколько угодно, а если на майдан пойти, там нищими хоть пруд пруди...

— Дурак ты, соломой крытый... Это генерал едет, командующий всем округом.

— Ах, вот какую побирушку ждут...

— Сам ты побирушка! Молчи уж, если бог сюда ничего не дал, — и ткнул пальцем в лоб Чилима.

На следующее утро после приличного задатка муштры полк выстроился на площадке между казармами. Выровняли ряды.

— Смирно! Р-р-р-авнение напр-раво! Господа офицеры!

Полковник Гудзенко, выпячивая жирный живот, сверкая поднятой шашкой, бежит навстречу генералу.

Генерал — полный, высокий, широкоплечий, грудь колесом.

— Гляди-ка, Ефишка, как наш теньковский пожарник.

— И верно, похож, — улыбнулся Ефим.

— Чего бубните! — не поворачиваясь, процедил Приказчиков.

Генерал, поравнявшись с правофланговым, зычно крикнул:

— Здорово, братцы-ы!

— Здравия желаем! Ваш-ди-тель-ство! — дробно прогремел весь полк.

Генерал проходит мимо строя... Проверяет, ладно ли обучены, крепки ли здоровьем. Выровнялись на этот раз по всем правилам устава.

Чилим, как повернул голову направо, как прижал штык к плечу, так и застыл...

Генерал уже прошел Чилима, да снова повернул назад, как будто что-то забыл... А за ним и все офицеры вильнули, как хвост. Остановился против Чилима, видимо, любуясь его широкоплечей фигурой и выправкой. Чилим держит голову, строго соблюдая поданную команду, глаз не отрывает от штыка.

— Где, братец, глаза-то у тебя? — хлопнул генерал белой перчаткой по плечу Чилима.

— Здесь! Ваш-ди-тель-ство! — крикнул Чилим.

— Сколько служишь?

— Четыре месяца! Ваш-ди-тель-ство!

— Молодец! — крикнул генерал, но на его лице промелькнула еле уловимая кислая улыбка.

А ротный уже показывал кулак Чилиму из-за спины генерала. «Ах, мать честная, как это я втюрился... спохватился Чилим. — Ведь ровным счетом на три месяца обманул генерала...» Пока Чилим был в строю, ничего, не ругали, не били. Но как только генеральская коляска скрылась за углом последней казармы, все пошло по-старому: и наряды, и зуботычины еще ожесточеннее посыпались на Чилима.

После отъезда командующего рота, в которой служил Чилим, пошла на стрельбище. На склоне горы выстроены в ряд белые мишени с черными фигурами.

— Повзводно становись! — звучит команда.

Взводные раздают патроны. Чилим ловко сажает мишень на мушку, толчок в плечо — и пуля в фигуре. Идет отмашка.

— Вашбродь! Одна в щит, три мимо! — докладывает правофланговый.