Буря на Волге - Алексей Салмин

— Вашбродь! Одна в щит, три мимо! — докладывает правофланговый.

— Плохо, братец, — отмечает в списке карандашом ротный.

Быстро подходит Чилим:

— Вашбродь! Все четыре в фигуру! Две у меня украли.

— Опять у тебя, братец, несчастье... — с сочувствен-ной иронией говорит ротный. — А кто украл?

— Вон эфти, махалы.

— Бросьте врать! — злобно ворчит ротный.

— Ей-богу, правду говорю!

— Молчи! — тычет кулаком в спину взводный. Два наряда.

— Слушаюсь! — встает на свое место Чилим. «Вот дьявольщина, ты думаешь сделать как лучше, а выходит все наоборот...» — вздохнул он, и сердце снова сжалось в тоске.

После стрельбы по мишеням начальство затеяло полковые маневры. Наступали побатальонно, завязалась перестрелка. Хлопали холостые выстрелы, трещали пулеметы. И в самый разгар боя, когда батальоны закричали «ура!» и кинулись врукопашную, горнист заиграл отбой.

Офицеры столпились около командира полка. Он стоял, побелев, как снег, с выпученными глазами, показывая дырку на фуражке. Ввалившись в седло, с дрожью в голосе крикнул:

— Дать отдых солдатам! И найти виновника.

Полковник тут же написал рапорт о случившемся бригадному командиру, генерал-майору фон Бергу. После происшествия караул из этого полка больше не посылали для охраны дворца генерала. У ворот и дверей его теперь стояли старые солдаты другой части. Из роты же, где служил Чилим, жандармы ночью взяли взводного Харитонова. Куда его водили, что с ним делали, солдатам так и не удалось узнать. Известно стало только одно, что после возвращения в казарму на третий день он умер. Схоронили его утром следующего дня. Водовозная кляча, мотая обвислыми ушами, тащила рыдван, где, вместо бочки, подпрыгивал на рытвинах и ухабах наспех сколоченный гроб, а за рыдваном, опустив низко головы, шел четвертый взвод с винтовками на плече. Над бугром свежей глины, в кустиках на берегу залива, протрещал холостой залп. Так же молча с угрюмыми лицами солдаты вернулись в казарму. И Чилим заметил, что отставной солдат на деревянной ноге, инвалид японской войны, больше не появлялся около казармы, куда раньше частенько приносил продавать яблоки.

Через три дня после похорон Харитонова праздновали пасху. С утра всех погнали в церковь. Седенький батюшка немножко поворчал на молодых солдат, не умеющих вести себя, как положено в божьей церкви. Старые солдаты его знали и боялись пуще всякого начальства. Он пользовался большими правами в полку. Были такие случаи: полевой суд присудит солдата к расстрелу, а батюшка запротивится, замашет широки-ми рукавами: «Не буду отпевать, и кончено!» А неотпетого хоронить не положено было. Правда, такие случаи были редки, больше отпевал, чем капризничал. В это праздничное утро он особенно был не в духе и сердито швырял кадилом.

После обеда некоторые взяли увольнительные и ушли в город, некоторые дулись в картишки — за казармой, в кустах. А Чилим с Бабкиным отправились к заливу, их, как гусей, тянуло к воде.

Весна вступала в свои права. Птичий гомон стоял кругом. Кустарники сбрасывали шелуху почек, лезла трава зеленой щетинкой сквозь прошлогоднюю бурую листву. В дали залива, точно пушинка, уносимая ветерком, белел парус.

Опустившись на раскинутые шинели, Чилим с Бабкиным молча смотрели на широкие просторы. Низко над водой с криком пролетела чайка. Вспомнилась Волга... Перед глазами Чилима встала улыбающаяся Надя. Все казалось сейчас безвозвратно далеким.

— Здравствуйте, землячки! — крикнул подошедший Кукошкин, старый, уже обстрелянный солдат. — Ну как житьишко?

— Ничего, живем, с каждым днем все лучшего ждем ... — улыбнулся Чилим.

— Это хорошо, если человек лучшего ждет. А я сейчас книжечку в кустах нашел, — вытаскивая что-то из-за голенища, сказал Кукошкин.

— Прочитай-ка, може, интересная? — сказал Бабкин.

Но в это время за спинами зашуршали листья, подошел прапорщик Гонулков. Кукошкин быстро сунул книжку под Чилимову шинель. Все встали.

— Вольно! — сказал он. — Что вы тут делаете?

— Сидим, глядим, вашбродь! — откозырнул Кукошкин.

— Так, хорошо. Пойдем-ка со мной.

Кукошкин покосился на шинель, куда засунул книжку, и ушел. Чилим сообразил, что это за книжка, и, проводив взглядом прапорщика с Кукошкиным, выдернул ее из-под шинели. Прочел: Ленин, «Что делать?»

— Ее нужно сохранить, но чтобы никто не видал. Понял? А Кукошкин врет, что нашел. Знаешь, уж не солдат ли на деревянной ноге эту книжечку доставил, когда покойный Харитонов жив был. Жаль, нет Кукошкина, он сумел бы объяснить, а нам с тобой всего не понять.

Чилим с Бабкиным вернулись в казарму только к ужину. Утром следующего дня все были на строевых занятиях. А в казарме в это время собралась целая комиссия: ротный, дежурный по части и по роте в присутствии фельдфебеля все переворачивали, вещевые мешки перетряхнули, под постель к каждому заглянули, даже письма перечитывали, какие попадались в руки. И книжку, которую Чилим спрятал под дощечку у изголовья, тоже нашли. Только взвод вернулся в казарму, Чилима позвали к ротному.

— Твоя книжка? — подняв со стола, показал ротный.

— Никак нет, вашскородие!

— Врешь, мерзавец! — брызгая слюной, шипел ротный. — Двадцать суток!

«Жаль книжки, теперь такой не найдешь», — думал Чилим, вздыхая и ворочаясь на голых нарах кутузки.

Как-то днем загремел запор, и на пороге появился Ефим без пояса и с расстегнутым воротом.

— И ты сюда, друг любезный! — воскликнул Чилим, вскакивая с нар.

Дверь захлопнулась.

— Ну, рассказывай, тебя-то за что?

— Душа не вытерпела, Васька, — вздохнул Бабкин. — Взводного стукнул.

— Как же ты?

— После, как тебя посадили, он все время на меня косился, а позавчера вечером сует две копейки мне в руку: «Иди-ка, принеси бутылку водки!» — «Тут,— говорю, — и на пустую бутылку не хватит». — «Подумаешь, велика важность, добавишь!» — «А кто их, — говорю, — мне даст?» — «Ладно, — говорит, — узнаешь, где взять...» На следующий день, что ни делаю, все не так, все не этак: и смыкаюсь не ладно, и размыкаюсь тоже. За уши подтаскивает, по зубам бьет.

— Он и меня за это немало гонял, — вставил Чилим.

— А утром, чем свет, заставил печку топить, сырость, говорит, около моей кровати, — продолжал Бабкин. — Затопил печку, все еще спали, он вскочил в одном белье и прямо ко мне: «Почему сапоги не вычистил?» И тут же кулак в зубы. Думаю: «Попался ты мне без формы — измолочу и ничего не будет». Оказывается, ошибся, он сразу рапорт ротному, тот сюда отправил.

— Ну, как в роте, чего нового? — спросил Чилим.

— Ты вот лежишь тут, как байбак, а в полку такая катавасия идет!..

После ареста Чилима Кукошкин долго ходил пасмурный и думал: «Наверное, выдаст». Но как ни старались всякими путями выведать у Чилима, кто дал книжку — дисциплинарным батальоном пугали, били, — но Чилим был упрям и стоял на своем. На вопросы отвечал одно и то же: «В кустах нашел, около залива».

Пока Чилим с Бабкиным сидели на гауптвахте, полк уже готовился к отправке на фронт. Бригадный командир генерал-майор фон Берг, сидя в своем кабинете, перечитывал в десятый раз только что полученное анонимное письмо, стараясь угадать, чья рука посмела написать. «Уж не этот ли сухощавый капитан Подэрн? Но как же так? Он англичанин, а от письма так и несет русской свиньей...» — думал он, мелкими глотками отпивая давно остывший кофе из стакана с серебряным подстаканником, на котором была выгравирована голова кайзера в каске со шпилем.

В дверь вежливо постучали.

— Войдите, — негромко произнес он, не отводя взгляда от письма.

— Ваше превосходительство! Секретный пакет! — вытянувшись, сказал худой, низенький, с сильной проседью полковник.

— Подайте!

— Можно идти?

— Идите!

— Что там такое секретное? — оставшись один, проворчал фон Берг, ломая сургуч. — Так и знал... «Сводный полк отправить на фронт», — пишет Нищенко. — Хорошо! Давно пора выслать из моей бригады этот русский скот. Только уж, извините, господин Нищенко, своих людей я не пошлю. Все низшие чины, унтер-офицеры, младшие офицеры — пожалуйста, а что касается обер- и штаб-офицеров, мы будем разбираться.

Оторвав взгляд от бумаги, он крикнул:

— Барон Штокфиш! Подайте послужной список и анкеты всех офицеров сводного полка.

Тот же тщедушный полковник подал пачку бумаг и снова вышел.

Фон Берг задумался, глядя на список, где пестрели коротенькие строки. Не торопясь, взял он толстый цветной карандаш.

— Итак, начнем, — произнес он, ставя синюю галку против фамилии полковника Гудзенко, — свой человек; полковник Ванаг — родственник, — и снова раскрылилась синяя галка. — Капитан Косых. Ну что ж, крепкий кулак имеет. Капитан Дернов. Какой ты есть птиц? — перебирая анкеты, проворчал генерал. — Как так? — густые брови поднялись над светлыми квадратиками пенсне. — Почему такой низкий сословье? Ага, переведен из N-ского полка... Не знаю... Вот и пусть пойдет на фронт командиром полка, — и две жирные красные галки украсили фамилию капитана Дернова.