Буря на Волге - Алексей Салмин

— Так вот, когда я поехал из Вязовых, где призывался, деньжат у меня немного было. Да разошлись то дядьке, то писарю... А остальные сдуру в карты просадил. Еще и до Рузаевки не успели доехать, а я уже был чище воды. Этот Чуркин, сволочь косая, когда банк мечет, часто курит, а серебряный портсигар всегда под рукой держит, ему каждая карта видна, как в зеркале, и перетаскивать он мастер. Потом я это и сам смекнул, да уж денег-то ни гроша... А тут вша вместе с нуждой жрали меня всю дорогу больше месяца. Другие-то ветчинку на станциях покупают, гусятину кушают, а я только облизываюсь да слюнки глотаю, Вот в это время взводный и подвернулся. «Тащи-ка водки, да икры захвати на закуску». Вот, думаю, чертов порядок, без магарыча у нас совсем жить нельзя.

— Чего вы плетете, Чилим!

— Истинную правду, вашскородие!

— Ах, как голова трещит, — снова понизив голос, проворчал капитан.

— Вашскородие, — почти шепотом произнес Чилим. — Лекарство есть, вчера, пока я был в памяти, припрятал бутылочку. Она в нашем вагоне припрятана. Ребята не видали, должна сохраниться. Хорошо бы вам опохмелиться?

— Ты, пожалуй, прав, — в раздумье заметил капитан.

— Разрешите? Я сию минуту!

«Видать, не промах», — подумал капитан, когда Чилим быстро выскочил из вагона.

Поезд стоит. Через равные промежутки времени раздается дребезжащий звон молотка по колесам.

— Есть, вашскородие! — сказал, вернувшись, Чилим и вытащил из кармана бутылку, а из другого достал кусок хлеба, щепотку соли в бумажке и две луковицы.

Паровоз дал свисток. Загрохотали колеса, и снова — сибирские версты. Чилим, ударив ладонью в донышко бутылки, опахнул рукавом горлышко, налил в кружку и поднес капитану. Тот посмотрел на Чилима и на кружку, передернулся, выхватил кружку и крупными глотками выпил.

Чилим снова налил:

— Вашскобродь, выпейте еще!

Капитан выпил, пожевал перышко луковицы. Глаза его засветились веселее.

— Замечательно лечит твоя кумышка... У самого-то тоже, наверное, голова трещит?

— Так точно! Гудит, как на колокольне..

— Ну-ка, налей себе!

— Не могу, тошнит!

— Пей! — капитан вскочил и, выхватив револьвер из кобуры, нацепил луковицу на мушку.

— Слушаюсь! — мигом опрокинул кружку Чилим и, сдернув луковицу, сунул в рот.

— Ну, и черт! Хлещет, как воду, — захохотал капитан, заталкивая в кобуру наган. — Где выучился?

— На Волге, у Трофима кривого, — спокойно ответил Чилим.

— Трофима кривого? Он еще жив?

- Не могу знать, вашскородие, прошлый год был жив.

— Ну-с, давай-ка о деле будем говорить... Кто у тебя дома остался?

— Мать одна, вашскородие!

— А отец где?

— На каторгу был сослан, вернулся и через месяц умер от чахотки.

— За что был осужден?

— Стражника убил, — и Чилим рассказал историю отца.

Капитан слушал молча, густые черные брови сошлись на переносье.

— Так, — тихо сказал он, когда Чилим закончил рассказ.

— Вашскородие! разрешите заехать повидать мать?

Капитан не ответил, о чем-то задумался...

— Вот что, рядовой Чилим... Ты, кстати, мне земляк; чтоб повидать мать, я тебя отпущу, но помни одно — увольнительных никаких. В Москве встретишь нас; получишь письмо, храни его пуще своей головы. Понял?

— Так точно! Слушаю!

— А теперь — марш в свой вагон! И никому ни звука.

Многое Чилим передумал и пережил, пока поезд дотащился до Волги. Чилим ждал случая, как бы отстать незамеченным.

— Далеко, Васька? — спросил Ефим, глядя на уходящего Чилима.

— Рубашку продать.

— А если я с тобой?

— Идем, веселее будет...

Поезд в это время стоял в Сызрани. Темнело.

— Ефимка! Иди-ка узнай, куда санитарный идет?

— На Рузаевку, Васька! Айда на буфер! — сказал подбежавший Ефим.

— Ты что, очумел? На буфере трепаться?.. Иди к врачу, скажи, что, мол, так вот и так, от поезда отстали, свой эшелон догнать надо.

— А эшелон-то наш тут, — улыбнулся Ефим.

— Вот чудак, ему-то что... Иди!

— Вашскородие! — держа руку под козырек, обратился к главному врачу Бабкин, — От поезда отстали, за кипяточком простояли, а эшелон ушел. Разрешите догнать на вашем?

— Можно, — махнул рукой врач, не глядя на Ефима.

Совсем уже стемнело. Повеяло прохладой августовской ночи. Огромная луна выплыла из-за горы.

— Идем скорее, Васька! Разрешил, — торопливо заговорил подбежавший Ефим.

Забрались в хвостовой вагон и на боковую.

— Эй, земляки! Приготовьтесь, Рузаевка!

Чилим с Бабкиным выскочили из вагона.

— Стой! Пошли в комендатуру! — строго крикнул патрульный, скидывая винтовку с плеча.

Путники молча переглянулись.

— Вчера ваших много в комендатуру насажали, сказал патрульный, подходя вплотную к Чилиму.

Чилим, не торопясь, вынул кисет и стал свертывать цигарку. Патрульный снова закинул за плечо винтовку и тоже протянул руку к кисету.

— Есть еще?

— Есть немного, — сказал Чилим, насыпая махорку на ладонь патрульному.

— Куда направили лыжи? — спросил он.

— На позицию едем, да хотели по пути домой на денек заглянуть. Сам знаешь, с позиции-то вернуться бабушка надвое сказала...

Патрульный подумал, затянулся махоркой, закашлялся.

— Дрянь курите, — махнул рукой, — Идите к чертовой матери! Здесь не вертитесь, я не один.

— Посоветуй, землячок, где лучше на поезд сесть в Казань?

— Хорошее по пути... — рассмеялся солдат. — Валяй-те на галицинский, там сядете. Живо, марш!

— Спасибо, земляк! — и путники припустились по шпалам.

— Как жрать я хочу, — вздохнул Ефим, вытирая с лица пот рукавом гимнастерки.

— Ничего, потерпи до разъезда, там заправимся, — успокаивал Чилим.

В разговорах и пе заметили, как дошли до разъезда. Полосатая будка одиноко стоит, как скворечня, возле нее сторож — старик-инвалид.

— Здравствуй, дедуся!

— Здрасьте! — косо посмотрел сторож маленькими, как у крота, провалившимися в тени бровей глазами, — Улизнули?

— Да, дедок, на родине хотим побывать.

— И патруль не сцапал?

— Значит, и здесь бывают патрули? — спросил Чилим.

— На ефтой дороге патруля, как мошкары... Да и мне приказано задерживать.

— Ну, а если нас задержишь, то что тебе, награда выйдет?

— Кой черт награда, хоть по зубам-то пореже били бы, — сердито ворчал старик. — Вы уж вот чего, здесь не вертитесь, все равно вам тут на поезд не сесть, да и не всякий здесь останавливается. Не ровен час, начальство нагрянет, тогда и я с вами пропал... Валяйте-ка в Саранск, там беспременно сядете. Стегайте прямо полотном, всего верст пятнадцать, это вам только плюнуть.

— Плюнешь, пожалуй, — простонал Ефим. — Заряд весь вышел, дедок, терпежу нет — жрать охота... Нет ли чего у тебя перекусить?

— Это верно, — согласился сторож. — На голодное брюхо далеко не ускачешь. Я вот тоже давненько не закусывал.

— Ну что ж, пойдем, что ли? — сказал Чилим. — Дорога только еще в начале, а мы уже раскисли.

— Айда, може дотянем...

— Спасибо, дедуся! — крикнул Чилим и снова двинулись по шпалам.

— Гляди-ка, Ефим, влево деревня — зайдем пообедаем?

— Давно тебя ждут... Наверное, наварили всего и нажарили...

— А по-твоему, с голоду подыхать? Ну, христовым именем. Может, накидают...

— Накидают по бокам, — ухмыльнулся Ефим, и оба тут же свернули на проселочную — к деревне.

— Тетка! Нет ли хлеба кусочек служивому? — по-стучал в окно Чилим.

— С позиции, что ли, батюшки? — прошепелявила беззубым ртом старуха, приткнувшись носом к стеклу.

— С самой дальней, бабуся! Хотим вот до Саранска добраться, да силов больше нет, все пары спустили... Жрать хотим, да и курить нечего.

— Заходите в избу! — крикнула старушка.

Через минуту она уже суетилась около печи, наливая в деревянную чашку постных щей, на которых гулял серый туман, точно на болоте в утренний час. В окно начали заглядывать соседки, полезли в избу. Одна несет пирога с луком, другая ватрушку вытаскивает из-под фартука. А солдаты едят да только изредка носами подшмыгивают. Женщины, подперев щеки, изъеденные морщинами, смотрят, шушукаясь между собой: «Вот, наверное, и наши сыночки так же где-нибудь побираются...»

Наевшись щей, солдаты торопятся уходить. Женщины суют им куски хлеба в карманы. Белокурая девушка-соседка притащила горсть махорки.

— У дедушки стащила, — улыбнулась она, высыпая Чилиму в кисет.

Поблагодарили солдаты, распрощались и, весело балагуря, направились в Саранск. Вдруг из-за поворота насыпи появились две фигуры. Артиллерийский полковник и дама с размалеванными до тошноты губами.

— Влипли, Васька!

— Молчи! — прошипел Чилим. Сворачивать было поздно да и некуда: с обеих сторон косогор. Поравнявшись, солдаты взяли под козырек.