Буря на Волге - Алексей Салмин

— Стой! — скомандовал полковник, махнув рукой, точно закрыл семафор.

Щелкнули каблуки, и Чилим с Ефимом замерли, пожирая глазами начальство.

— Куда идете?

Женщина поспешно отцепила руку и, как баржа, поплыла дальше.

Полковник, шевеля тараканьими усами, рявкнул:

— Куда, спрашиваю, идете?

— На родину, побывать, вашскородие!

— Увольнительные?

— Никак нет, мы по пути!

— Кругом! Марш в свою часть! — скомандовал полковник.

А сам, пыхтя и отдуваясь, поспешил вдогонку за своей спутницей.

Чилим с Бабкиным начали замедлять шаг. Когда скрылась широкая спина, перетянутая новенькими ремнями портупеи, повернули обратно. До слуха уже долетали свистки подходившего поезда.

— Вот черт толстопузый, как задержал. Теперь на поезд опоздаем, — ворчал Ефим, ускоряя шаг. Кондуктор уже закрывал хвостовой вагон, когда подбежали солдаты.

— Земляк, земляк! — кричали, запыхавшись, солдаты. — Подожди, брат, посади нас.

— Я вас посажу... залезайте, черти серые! - и толкнул их в товарный вагон.

— Куда он нас затолкал? — ворчал Чилим, озираясь в потемках, увязая ногами в чем-то мягком, рассыпчатом.

Осветили спичкой, да так и ахнули; оба стояли по колено в пыли от древесного угля.

— Вот это удружил, проклятый Гаврила,— горестно произнес Ефим.

Паровоз дал свисток, застучал колесами, дернул вагоны. Угольная пыль взбунтовалась и поднялась до самого потолка...

— Ну как, молодчики, немного подкоптились? - спросил кондуктор, выпуская своих пленников на станции Тимирязино.

— Какой черт немного, живого места нет, Спасибо, удружил.

Ефим взглянул на Чилима и прыснул.

— Чего, черт, раскололся на всю станцию, али в комендатуру захотел? Брось рожу лупить, погляди-ка за погонами, наверное, офицер, ноги-то в шпорах. Опять пристанет, как банный лист...

А на перроне солдаты окружили молоденького подпоручика.

— Ваше благородие! Как бы на поезд в Казань? Офицер был, видимо, мало обшарпан службой, да и ехал на тех же правах, что и Василий с Ефимом.

— Сейчас, ребята, все устроим! Я прикажу, чтоб вас посадили!

Солдаты смеются:

— Мы сами, вашбродь, сядем, только бы разрешили.

Пока подпоручик вел переговоры с начальником станции, Василий и Ефим уже запили верхние места в купе классного вагона. Вскоре поезд тронулся.

Угольная пыль посыпалась на шляпы и воротнички пассажиров. Они стали возмущаться. Ефим хотел было огрызнуться, но вошел господин в черном длинном пальто с двумя рядами блестящих пуговиц, с компостером в руке.

— Это что такое? — воскликнул он, взглянув мутными глазами на солдат. — Марш! В телячий!

За классными вагонами были прицеплены три теплушки, набитые до отказа беженцами с Западной Украины.

— Васька, опять не туда? — забираясь в теплушку, крикнул Ефим.

Как?

- Слышь, коза верещит, а нам приказано в телячий.

— У-у бисова!.. — ворчал хриплый голос в потемках.

Где-то и углу, захлопав крыльями, пропел петух.

Светало. Все ярче начали вырисовываться в утренней дымке поля с неубранными бабками снопов.

— Знаешь, что я думаю? Нам в Казани на вокзале показываться нельзя. Там, наверное, всякого офицерья и жандармерии, как в муравейнике. Опять попадем черту и липы... — сказал Чилим.

— Валим? — спросил Ефим, когда поезд, замедляя ход, подходил к городу.

— Прыгай!

Спрыгнули.

— Ну, как?

— Ничего, коленку немножко ссадил.

Попутно отмывшись в ближайшем озерке, Василий с Ефимом явились на пароход.

— А ведь добираемся, — улыбался Ефим.— Я на следующей выхожу. А обратно когда?

— Я думаю через два дня, иначе мы свой полк потеряем.

— Ладно! - пожимая руку на прощанье, сказал Ефим и быстрыми шагами направился к выходу. Чилим посмотрел, как серая шинель затерялась в пестрой веренице пассажиров, и снова отправился на корму. «Почему же она не ответила на мои письма? И удастся ли теперь встретить ее в городе?» — думал Чилим, глядя на серые волны, бурлившие за кормой парохода.

Протяжный свисток спугнул грустные мысли, пароход поворачивал к родной пристани. В вечерней прохладе Чилим быстро шагал среди скошенных лугов, вдыхая знакомый с детства запах высыхающих трав и луговых цветов. А навстречу тонким облачком тянулся по долине синий дымок родной деревни.

«Значит, жива еще старушка», — подумал он, увидя в оконце своей лачуги тусклый огонек.

Через два дня мать снова провожала Василия.

— Не ходил бы ты, Васенька. Другие-то, твоя же ровня, живут себе дома...

— Что поделаешь, маманя? Они с деньгами-то... А нам... нам обязательно идти.

Он обнял мать и попрощался. Снова — в путь.

На склоне горы, где приютились несколько лачуг, вышла навстречу Чилиму Марья Ланцова.

— Ты это куда, батюшка? Не на позицию ли?

— На позицию, тетя Маша!

— А ты постой-ка! Слышь-ка! Мой-то Мишенька тоже, бают, на позиции. Возьми-ка ему посылочку!

— Не знай, найду ли его там?

— Ничего, найдешь, — твердила Марья.

Чилим не хотел огорчать заботливую старушку взял узелок и поспешно скрылся за углом улицы.

Проходя мимо пронинской мельницы, Чилим услышал:

— Эй, Василий! Зайди на минутку!

— А, дядя Максим! Здравствуй! Ты как сюда попал, с помолом, что ли, приехал? — спросил Чилим, пожимая руку Пряслову.

— Работаю машинистом. А ты? По ранению, что ли?

— Только еще на фронт еду. С матерью повидаться завернул.

— Присаживайся, покалякаем... — свертывая цигарку, проговорил Пряслов.

— Нет, благодарю, дядя Максим, мне пора на пристань.

— Служивому, — снимая шапку, сказал подошедший Пронин.

— Старому хозяину, — ответил Чилим, недобрым взглядом окидывая Пронина.

Пронин молча посмотрел по сторонам, как бы кого-то ища, и повернул обратно в свой двор.

Долго не мог забыть он этот взгляд...

А Чилим, распростившись с Прясловым, пошел на пристань.

Бойко хлопая плицами, савинский пароход быстро шел тихими заводями к грибеневской пристани.

Чилим еще издали заметил знакомую фигуру Ефима Бабкина.

Увидя Чилима, Бабкин радостно помахал картузом.

— Опять вместе! Поди и умирать будем вместе... — сказал Бабкин, здороваясь с Чилимом и стаскивая с плеча котомку.

— Как знать, — заметил Чилим.

— Я валюсь спать, сил больше моих, нет. Две ночи напролет затаскали меня по деревне. Тот тащит самогон пить, другой бражку, разговоров вагон... Трое наших годков уже побывали на фронте... Скачут на костылях.

— Чего говорят насчет фронта? — спросил Чилим.

— Интересного мало, Вася. Давят наших, говорят, как клопов. Вперед не бежишь — свои в спину бьют, вперед побежишь — другие лупят. Одним словом, дело дрянь. Ну, ты как хочешь, а я спать, — укладываясь на лавочке, зевнул Ефим.

— Ну, теперь нам и сам черт не страшен, — сказал Чилим, когда вышли с парохода на устье, — Кроме как на фронт, никуда не погонят, Ты вот чего, Ефим, возьми мою шинель и котомку да и вали прямо к вокзалу, там дожидайся в садике, а я на часок в город забегу, — сказал Чилим, поправляя фуражку и подтягивая ремень.

Всю дорогу он мечтал, как бы повидать Наденьку. Передав письмо капитана по указанному адресу, он тут же получил ответ и быстро зашагал по кривым переулкам, добираясь до дома, где жила Наденька.

Входя во двор, он столкнулся с тетей Дусей.

— Здравствуйте, Евдокия Петровна! — козырнул, улыбаясь, Чилим.

— Вам кого? — не ответив на приветствие, строго спросила старуха.

— Мне бы Надю повидать!

— Нет здесь никакой Нади! — зло скосила глаза Петровна.

— Разрешите узнать, где она?

— Замуж вся вышла!

- Вышла?

— Да-да, за офицера...

— Виноват, не знал, — печально произнес Чилим...

На обратном пути он ломал голову, придумывая различные варианты пышной Наденькиной свадьбы. Ему стало мерещиться, будто Надя идет с высоким полковником под руку, который так же, как тот толстый артиллерист, начинает муштровать его, Чилима, на ее глазах. Многие другие несуразные мысли лезли в голову,

— Эх, прошатался ты, Вася, а здесь два поезда на Москву ушли, — укоризненно сказал Бабкин, встречая у вокзала Чилима.

— Уедем. Не торопись, не к теще на блины... — сердито проворчал Чилим, накидывая на плечи шинель и беря котомку.

В Москву приехали на следующий день и долго плутали там в поисках своей части, которая должна была остановиться в Москве перед отправлением на Северо-Западный фронт.

— У меня больше нет сил, — сказал Ефим, присаживаясь на скамейку против маленькой чайной. Рядом молча сел Чилим.

— Чего, землячки, приуныли? — спросил показавшийся в дверях чайной солдат с подвязанной рукой.