Буря на Волге - Алексей Салмин

— Чего, землячки, приуныли? — спросил показавшийся в дверях чайной солдат с подвязанной рукой.

Закурив, он сел рядом.

— Свою часть целый день искали.

— И не нашли?'

— Нет.

— А куда едете?

— На фронт.

— Был я там, — махнул здоровой рукой солдат... - Ничего хорошего нет, одно убийство. Ехали бы домой землю пахать.

— Дельно парень-то толкует, — заметил Бабкин.

Но Чилим по-прежнему молчал.

— Солдат с таким трафаретом, как у вас на погонах, и много видел, - сказал раненый.

- Где?

— Около Виндавского вокзала в садике лежат.

Когда Чилим с Бабкиным прибежали к Виндавскому вокзалу, команда вернувшихся из самовольной отлучки уже строилась ротным командиром поручиком Голиковым.

— Р-равняйсь! По порядку номеров рас-считайсь!..

— Тридцать пятый неполный! — выкрикнул левофланговый.

— По вагонам! Марш! — скомандовал Голиков, когда вывел всю команду на перрон.

И снова мчится поезд на запад, и все та же неизвестность впереди.

Глава двенадцатая

- Ну, как ваше самочувствие, Илларионыч? — спросил вошедший в палату врач, пристально глядя на Пронина.

— Слава богу, — ответил Пронин, стараясь отвести взор в сторону.

— Покажите вашу шейку. Вот и отлично! По меньшей мере, проживете еще сто лет! — улыбнулся врач. — Вот чего, разлюбезный Дмитрий Илларионович, хочу сегодня выпустить вас на свет божий. Думаю, что теперь-то больше не придет такая блажь в голову.

— Простите, Яков Петрович, и сам раскаиваюсь в сотый раз. Ума не приложу, как смогла опутать меня нечистая сила... А ведь грех-то, грех-то какой... — тяжко вздыхая, произнес Пронин.

— Скажите спасибо нашей прислуге. Она воскресила вас.

«Да, придется отблагодарить ... Куплю ей новую юбку, как у попадьи», — подумал Пронин, глядя на окно, за которым шумел рой мух.

— Так вот что, милейший, от души желаю успехов в дальнейшей вашей жизни, — и пожал костлявую руку Пронина, врач вышел из палаты.

Пронин провалялся в больнице около двух недель. За эти дни много разных дум пронеслось в пронинской голове, сменяя одна другую, пока совсем не выветрился и перестал мерещиться толстый пакет, подкинутый с ребенком. Пронин, думая о том, что у него в несгораемом сундуке осталось еще сто восемнадцать тысяч наличными, успокоился. К тому же, рассуждал он, мужики платят ему приличную сумму за аренду земли. Мысли его потекли по новому руслу. Быстро составлялись новые планы и еще быстрее разрушались, встречая на пути крупные препятствия вроде пароходчика Савина или акционерных обществ, на которые в это время пошла большая мода, но в которые он никак не хотел вступать. «Разве мне, честному человеку, можно вступать в такое общество? Там одни мошенники собрались; такого, как я, они разденут и разуют и непременно пустят по миру», — рассуждал Пронин, снимая потрепанный больничный халат и стоптанные войлочные туфли. Простившись с фельдшером Кузьмой Матвеичем, он важной походкой возвращался домой. От мысли о самоубийстве он теперь был уже далек.

Подходя к дому, Пронин увидел женщину, вышедшую с его двора, и Матрену, провожавшую ее за ворота. Взгляд Пронина впился в эту торопившуюся ускользнуть за угол женщину. «Наверное, клянчить чего-нибудь приходила. Вон под фартуком какой-то узел тащит... Эх, Матрена, Матрена, наверное, сколько всякой всячины размайданила без меня по простоте души своей...»

Войдя во двор, Пронин бросился обнимать Матрену. Та, перетрусив, чуть было не закричала «караул». Но все обошлось благополучно. Пронин целовал Матрену и в щеки, и в губы, громко причмокивая сухими тонкими губами и приговаривая:

— Спасибо, Мотря! — при этом он всхлипнул и, смахивая слезу, продолжал: — За это я тебя отблагодарю, всем ублаготворю...

Только после того, как стих порыв благодарности, он заговорил своим, пронинским, языком:

— Зачем эта Феколка к тебе залетала? Небось, чего-нибудь клянчила?

— Муки попросила на хлебы.

— И ты раздобрилась?

— Дала немножко, смелют, так принесут. Видишь, погода стоит — жара, тишина. Свезли рожь на мельницу, и они не мелют, - сказала Матрена, спахивая мучную пыль с фартука.

Пронин от этих слов точно проснулся. Вот они где денежки, сами в карман просятся...

«Эх, и олух я, право, олух царя небесного, зачем за землей надо было кидаться, когда можно и другим делом заняться? Будь у меня паровая мельница — озолотился бы в год», — думал он, проходя в избу. Всю следующую ночь его мучила бессонница. Лекарства, данные про запас врачом, Пронину не помогали. Ему грезились шипящие паром машины, крутящиеся жернова и мешки, наполненные до краев зерном... Вскочив с постели до восхода солнца, он, босой, всклокоченный, расхаживал по просторной избе, скрипя рассохшимися половицами, и обдумывал план будущей постройки.

А хозяева ветряных мельниц в это время смотрели на небо, нет ли где тучки. Но установившаяся тишина разрушала все надежды мельников. Они проклинали плотогонов, сваливая всю вину безветрия на них. «Это они, сволочи, опередили нас с молитвой к богу и вымолили у него тихую погоду для своих плотов», — думали мельники.

Но мужику от этого было не легче, на него в это лето навалилась двойная беда: хлеба долго не зрели, а когда созрели — молоть негде. Вот тут-то и изъявил желание благодетельный Пронин помочь мужикам избавиться от такой беды в будущем. «Если на ветряных мельницах берут два фунта с пуда, так ведь они горючего не тратят, а едут на божьей шее. Если я буду брать четыре фунта с пуда, повезет ли мужик молоть? Хе, хе! Как же это он не повезет, нужда-то-матушка, опять прижмет, а окромя как ко мне, возить-то будет некуда», — улыбаясь, думал Пронин и подсчитывал, сколько можно замолоть на четыре камня в час, в день, в месяц, в год. Он сходил уже и подсмотрел участок земли для постройки мельницы. Но беда в том, что земля-то мужицкая.

«Как же быть с мужиками? — думал он.— Пожалуй, лучше всего это дело увязать со старостой».

Участок земли, которую облюбовал Пронин, — небольшая возвышенность, называемая Солянищем, — од-ним краем прилегал к берегу Волги. Мужики давно уже бросили ее засевать и оставили под выгон.

— Мотря! — приоткрыв дверь, крикнул он.

— Иду-у! — отозвалась с кухни та и, улыбаясь, вошла в избу.

— Чего ты делаешь там?

— Обед стряпаю.

— Брось все да иди позови старосту. А по пути купи-ка водки побольше да закуски, чтоб была покрепче водки.

— Может быть, хрену? — осведомилась догадливая Матрена.

— Вот-вот, верно. Да не забудь и ветчинки фунтика два-три. Оно, глядишь, с хреном-то и хорошо.

Вскоре Матрена вернулась.

— Ну, как? Чего сказал староста? — спросил Пронин.

— Баит, приду, только теперь недосуг, пошел с понятыми да сотскими чей-то плетень разламывать. Землю, слышь, мирскую пригородили...

Ждать пришлось недолго. Топая пыльными сапогами, с дубовиной в руке, не крестясь, вошел разгневанный староста.

— Здорово живете!

— Добро жаловать! — поклонился Пронин.

Староста все еще ворчал, тряся бородой, затем поставил палку в угол.

— Батюшка наш совсем с ума свихнулся. Садов около двадцати десятин нахапал, а сегодня опять было пригородил мирской земли десятины три. Да еще и в драку полез, косматый дьявол, когда начали разламывать плетень. Так вот и норовит, анафема, в бороду вцепиться. Хорошо — ребята дружные, скоро раскидали.

— Двигайся ближе к столу, Прохорыч! — крикнул Пронин, вынося из-за перегородки полштофа с водкой.

— Хорошо, Ларионыч, подвинемся, это можно, — крякнул, потирая руки, староста, — Чего это у тебя, али праздник?

— Большой праздник, Прохорыч, вроде дня рождения....

— Ага, понял... — улыбнулся Прохорыч, глядя на полштофа.

— Как же ты, батенька, промахнулся тогда с ребенком? - проговорил староста, еще ближе подвигаясь к столу.

- Не говори, Прохорыч, бывает и еще хуже... - тяжко вздохнул Пронин, разливая стаканы и подвигая один из них старосте.

— Ну, с обновлением жизни!

— Кушай, во славу божью!

Староста перекрестил раскрасневшееся волосатое лицо, сузив замаслившиеся глаза, и стал пить мелкими глотками.

- Ветчинкой, вот ветчинкой с хреном, — пододвигая глиняную плошку, сказал Пронин.

— Спасибо, вижу, — все еще морщась и вытирая бороду, проговорил староста.

- Вот чего, Прохорыч, — начал Пронин.— Задумал я одно дело... Посоветуй, пожалуйста. Гляжу я на мужиков - жаль, голова,  мучается народ, сам видишь, при своем состоянии сидит без куски хлеба, негде смолоть зерно. А если еще так простоит недели две, тогда что? Прямо ведь беда... Так, чтобы в будущем народ не мучился, подумал я паровую мельницу выстроить. Деньги у меня кое-какие остались, пожалуй, хватит... Ну, кой грех, если не хватит, подзайму. Ты, чай, и то не откажешь для такого дела, — говорил Пронин, наливая повторно стаканы.